На забвенных кругах из цикла коломбины

«ЛИТЕРАТУРНЫЙ АЗЕРБАЙДЖАН» 90-91г

(на мотив романа Габриэль Гарсиа Маркеса

(«Сто лет одиночества «И все вещи вернутся на круги своя…»

Эклезиаст

 

 

Столетье рушится наклонно,

и, завиваясь, сквозняки

сметут воронкою циклона

все вещи на свои круги…

***************

 

Мой череп - склеп.

Уже сто лет

хрущу, как четки, позвоночник, -

последний хрящ пяти колен

усугубленья одиночеств.

 

 

От рудиментова хвоста,

спинную нить садня в бороздки,

перебираю до гнезда -

до стыка с черепной коробкой…

 

..Вновь полоумный патриарх,

с немой обидою листает,

фатальный рока фолиант,

хрустя известкою в суставах.

 

 

Сквозь отражений-миражи,

он мыслит _

линзой объектива _

неочевидный срез души

поймать на лист дагерротипа.

 

 

Знобят забвеньем сквозняки, _

сквозя сквозь дымчатую кальку,

уводят комнат косяки

вглубь анфилады зазеркалья…

 

 

Забыв приметы, имена,

сквозь сумрачную незнакомость,

пересечет пространство сна,

перерастающего в кому.

 

 

Тускнеют желтые цвета,

слоясь в истонченную хрупкость,

как на стареющих холстах

мазков чешуйчатые струпья.

 

 

А память,

образов запас,

смолов пригоршнею опилок,

рассыплет их по желобам

членистоногой ностальгии…

 

 

Неспешно иссякает мысль

полузабытыми словами,

и вещи уплощают смысл

первоначальности названий.

 

 

Как подзабытою строку,

до-боли непроизносимо,

их перекатывают в мозгу

слепые пальцы амнезии.

 

 

Невразумительно-длинны,

в какой-то вялой полусмерти,

перетекают сны во сны,

смыв достоверности приметы.

 

 

Разжиженные витражи,

продрогшей накипи изнанкой,

пульсируют, как полужизнь

обиженных воспоминаний…

 

 

Медлительная, как болезнь,

цветет экземы перепонка

на коже сельвы все рыхлей

от испарений парниковых.

 

 

И, воспаленный от тоски,

клубясь белесости отеком,

в пупырчатые ручейки

туман на стеклах перестеган…

 

 

Смешенье родовых грехов,

в непредсказуемом сплетеньи,

отметит внуков-двойников

наследственностью вырожденья.

 

 

Колодой карт ороговев,

касаний тысячью засален,

перетасовывает век

их судеб сумрачную завязь.

 

 

Расклад пасьянсовых мастей

набряк червовым сгустком желез, -

и вновь беременна постель

незнаемым кровосмешеньем…

 

 

 

Подпорки века дали крен,

и рассыпаются по крохам,

нутром извилистых прорех

проев термитные бороздки.

 

 

В забвении имен, существ,

в забвении иссякших сроков,

вобрал праобразы вещей

пророчеств ломкий иероглиф.

 

 

Прожорливо грызут трухой

подпорки времени термиты,

и застарелою тоской

пыль выест книжные страницы…

 

 

Сочится, сонно бормоча,

по комнатам шуршань бурьяна,

как метастазами зачав,

ростки износа и изъяна.

 

 

Невнятно шепелявит рок, -

разъяв изъеденные губы,

предсказывает санскритом строк

мою пергаментную шкурку.

 

 

Костей соскальзывает скрип

в продолбленное днище ночи…

- Уже прочитан манускрипт

Евангелия одиночеств.

 

 

Под оглушительный каскад

вселенной крена и излома,

вернется все к своим кругам

косой орбитою циклона…