Тритос стр-73-78

Иволин Виктор

стр 73-78

Наитий

- Вы в неурочный час явились,

и с опозданием открылись,-

на небо путь и мне закрыт,

а тропку смертушка хранит.

Изгой я нынче поднебесья,-

я не нашел свою любовь;

и ждет меня иная новь:

идти в пещеру мракобесья...

А в небесах так хорошо:

до звезд доступные просторы,

и облаков, живые горы,-

ах, как в них вольно и свежо!

Там окрылен до совершенства,

там нет заботушки земной,

там у судьбы одни блаженства,

и нет печали, ни одной.

Но изменила мне судьбина,-

Создатель дух мой развенчал:

я видно сильно величал

свой образ в роли властелина...

Возвысился до божества,

и вот листвой опали крылья,

но духа светлая мантилья

еще к познанию жива.

Нет, мне пещерная постылость

противна с волею жреца,-

уж лучше Божия немилость,

но с сохранением лица...

Уйду отшельничать в пустыню,-

в познанья превращать грехи;

уж лучше безымянным сгину,

чем жить ослепшим и глухим...

Пустое - гладкость биографий;

порочна похвала людей;

все видит Бог без монографий:

себе ты благо иль злодей.

Не зря ли вы сюда явились:

для ваших душ здесь чуждый мир,

здесь сущность каждая - вампир...

Как сном вы разумом укрылись...

...Спокоен странник, как восход,

ответ безмолвием дает:

- Пришли мы правильно - к истокам,

чтоб уподобиться пророкам...

Давно мы ищем сей предел,

где разум не стоит над духом;

здесь слышно первозданным слухом

яснее то, что Бог велел.

Сюда, с расширенным сознаньем,

стремится всяк, кто сердцем чист,

кто духозарным покаяньем

трясет себя, как древа лист.

Кто в Боге ищет наказанья

в сознании своей вины.

Мы тут не ищем оправданья,

глядя в себя со стороны.

...Гигант в ответ кивнул туманно:

- Ну, что ж, прощайте, мне пора;

устал я от речей пространных,-

на мне печаль, как та гора...

Я слушал вас, сам третьим оком

пещеру тайно осмотрел;

кто перед вами прилетел,

там так мытарятся жестоко.

Но в них раскаяния нет,

они нутром совсем не с вами...

...В гиганте вспыхнул лунный свет

и он исчез, сверкнув очами.

Слетел в раскаянье поэт:

- Греховны даже полубоги,-

легко ли нам сыскать тот свет,-

любовь, не потеряв в дороге.

Гордился музой я в миру:

казалось - я поэт вселенной

и, что в народе не умру

с напором слов своих нетленных.

Довел тщеславье до огня,-

спалил способность ясно видеть...

Потом любовь свою обидел...

И муза кинула меня.

И началась не жизнь, а проза:

я надрывался, как Спиноза,

но творчество рождало зло,-

и я оставил ремесло.

В запое жизнью куролесил,

да Бог болезнью наказал,-

о близкой смерти думать стал,

безвольно крылышки повесив.

Тут, в церковь начало тянуть;

ходил и, как умел, молился,

и сам себе я удивился:

поэт, а словом не блеснуть...

Владеть учился в Боге словом,

как будь-то, с детства был немым;

язык был толстым и кривым...

Я так корил себя сурово...

...Вздохнул сочувственно монах:

- Со мной такое же бывало,

да преуспел я в этом мало -

слова немели на кубах...

Лукавил я чужой молитвой,

с которой кто-то отстрадал,

кто отсражался честной битвой,

а я лишь внешне сострадал.

Не нужно много словословить,

пред Богом душу отворив,

Он в мыслях чаянья в нас ловит

и знает кто, в чем сиротлив.

Слова цитирует лишь память,

а нужно мысль в себе явить,

и к Богу тождество направить,

чтоб в яви с библией сравнить.

Так, супротивно фарисеям,

нам надо в Боге пребывать,

свою молитву отстрадать,

не плевел, а зерно посеяв.

И камни лишь в мирской суме,

коль всуе опыт не достигнут,

здесь ничего уж не постигнуть,

здесь лишь вина мелькнет в уме...

Безгрешных нет и уж не будет,

но Богом создан бренный мир…

Бежать из мира - Бог осудит…

И слаб во мне монаший клир...

...Вздохнул и странник, хмуря брови,-

присел, сутулясь на бархан:

- Ты прав, монах,- тут мало нови,

безгрешен только истукан.

Земная плоть, по воле Бога,

дана до смертного одра,

чтоб мог бороться до порога

с грехом с утра и до утра.

Не знаем, где нас смерть застанет.

Кто знает полный цикл в борьбе?

А святость так в объятья манит,

смывать свой грех в немой мольбе…

Нет! Есть один Христос - довольно!

Кумиром слыть я так боюсь:

прозревшим падать дико, больно,

но я не этого страшусь.

Страшусь сказать себе: - Спасен я.

Страшусь сказать, что жизнь познал.

Страшусь, над бездной занесенный,

понять, что Богу недодал.

Я был, в сей оторопи черной,

о, много, много, много раз;

я видел дно,- там нет гримас,

там безвременью все покорно.

Сломив гордыню, злобу, страх,

я выл в ладони покаянья,-

без чувств, заветных крыльев взмах,

вытягивал из тьмы изгнанья.

И прилетал я вот сюда,

где есть неслышная вода,

где аромат цветов тактичен,

где плотью я не обезличен.

Лишь здесь я выверяю путь.

Тут суета - мираж далекий.

Здесь, третье, открывая око,

гляжу с прозрением на суть.

Не чуждо мне ни что земное.

Господь, испытывай меня,

покуда все во мне живое:

запретов лед и пыл огня!

Сюда, к смиренному истоку,

где разум не затменье оку,

где чувством светишься меж звезд,

я рвусь, в познаньях чуя рост.