Страх

- Скажи, философ,

тебе не кажется, -

величье тоже

имеет качество?

 

 

Надел котурны

двойной подошвы,

и тоги

яркий пурпур героя,

а мне,

актёришка, -

вот подонок! –

«Великий», Цезарь,

не значит –

«рослый».

 

Что с ним стало,

пусть ржут Пегасы,

в стойлах

под диктатур хлыстом,

пеной мокрою

изрыгая

дифирамбов

сплошной восторг!

 

 

И вот, философ,

за две тысячи лет

до «венского мудреца»,*

дошел я,

своим умом исключительно,

что страсть к насилью

грызет сердца,

сильнее неги

страсти к зачатью!*

 

 

… Страх, накипью пота,

вскипал из пор,

стыл,

стёкши на позвонки,

со лба,

по надбровьям,

к глазницам полз,

отбеливая

глаз зрачки…

 

 

Он, кожею века,

от тика жухл,

морщин

собирая складь…

- Ты знаешь,

философ, какую жуть

вмещает

понятье «власть»?!

 

Величье –

не статуи пьедестал _

глаз судорожный

параксизм! –

И каждый –

из ста, -

прикажи! –

«ложь» предаст,

в «правду» перекосив.

 

 

Ни ложе,

опоенное вином,

ни лир

дребезжащих ныть, -

ничто,

с той величья величиной, -

любого, -

и всех - винить!

 

… Смотри, как ослепли особняки

под бельмами кататракт,

в их окнах, зашторенных и глухих,

застыл безъязыкий страх.

Им снится, отзвучием тюрьм и плах,

всё ближе, сквозь шум в ушах,

бьет эхом, вглубь сумрачных анфилад,

кентурии смертный шаг!

 

 

В воск мозга впечатан,

невыносим,

пульсирует тиком век,

чтоб ванны багровостью замесить

из только что вскрытых вен…

 

- Ты думаешь я – ненавидим?

_ Плебс

Империи Римской всей,

выл: «Хлеба и зрелищ!»

Я дал им хлеб.

Я - отпер им Колизей!

 

 

Мой образ внимают

и зрят миллионы,

пусть я низкоросл

и хриплоголос, -

ногами –

колоннами легионов, _

вселенную

выгромоздил колосс!

 

 

 

За сотую часть

твоей болтовни

положено

колесо!

- Ты стоик, философ.

Ты расчленил

дух с плотью,

и с явью сон.

Не до философствующих потуг,

в невнятице зыбких слов.

- Посмотрим, что есть абсолютный дух,

когда расчленяют плоть!