О странном (Три первых)
Автобиографическая повесть. Сильно ироничная. Или не повесть.
Она сидела перед монитором и морщила нос. А ещё чесала репу и лихорадочно копалась в ("чертогах разума", зачёркнуто; чего там того разума-то?) закромах памяти.
И какой же он был, первый? Длинный? Короткий? Серьёзный или весёлый? Воспоминания её захватывали и начинали кружить в своём безумном танце. И вдруг (да, это моё любимое слово), она вспомнила. Их всех, всех своих первых.
Вообще-то про них говорят не так. Но я намеренно сказала неправильно, чтобы попытаться вас запутать. Надеялась, что вы не догадались, о чём пойдёт речь. Ну, раз догадались...
В общем, речь пойдёт о Моих Первых Стихах. На самом деле, их было три. И все первые. Точнее, единственные. Сейчас расскажу, почему и как.
А теперь по порядку. Как написано на моей страничке, моим первым стихом был шедевр садиковского возраста:
Папа, мама, собирайтесь,
Нам пора в гамазин.
Обстоятельства написания, думаю, очевидны. Повторялся этот куплет до бесконечности, чем радовал моих родителей несказанно, в итоге заставляя их выполнять моё требование, а потому свою роль отыграл с блеском. Главное - я потом на полном серьёзе и с убийственной искренностью всем рассказывала, что начала писать стихи, и вот, мол, мой первый опус.
После этого я всё же выздоровела, во многом благодаря усилиям всё тех же предков, которые стали меня просто кормить поэзией.
Много лет я и не думала, и не вспоминала, пока... Ох, простите. Тут я вынуждена перестать пытаться шутить.
Случилась в нашей стране война. Я была совсем ребёнком. Родители, по возможности, оберегали меня от всех кошмаров, с этим связанных. Но один раз случилось мне посмотреть репортаж с линии огня. В репортаже рассказывали о ребятах, которые ещё недавно были живы, а потом от них остались только воспоминания. И прочитали стихи одного из них. Очень искренние, детские, про ночь перед боем, страх, маму и про то, как они при свечах ужинали в последний раз. Я убежала в свою комнату. Долго ревела, а потом написала вот эти строки:
Погасите, пожалуйста, свет.
Я хочу сказать тост при свечах.
Тост за тех, кого с нами здесь нет.
Кто стреляет в окопах сейчас.
Пусть они не убьют никого.
Пусть и в них не стреляет никто.
И пусть все они, до одного,
Не озлятся на мир за то,
Что их бросили в пламя войны
И заставили в братьев стрелять.
И что мать после этой беды
Будет долго Чечню проклинать.
Пусть простятся им все их грехи,
Да, к тому же, не их это грех,
Что в потоке кровавой реки
Волком брату вдруг стал человек.
Не включайте, пожалуйста, свет,
А зажгите побольше свечей.
Тост за тех, кого с нами здесь нет
И во здравье живых друзей.
Тяжело продолжать писать после таких воспоминаний. Но я же пообещала.
Эту писулю мама отправила всей родне. Одна из тётушек работала в газете. И этот стиш тиснули в той провинциальной газетёнке, безжалостно (искромсанный) исправленный редакторшей. Я дико сердилась, топала ногами и негодовала - какая-то тётка смеет править Мои Стихи!
Мама, глядя на всё это, снова принялась лечить меня какими-то своими инородными средствами от этой придури. Лечила как-то по доброму, мудро и эффективно. И этой прививки хватило ещё на какое-то время. До тех самых пор, пока я не влюбилась.
И понеслось! "Я ж начала писать! Я ж Поэт!"
Это очередное "первое" (тогда я, наконец, "осознала", что до того была ерунда, а не стихи, а вот теперь Талант зацветает!):
Когда-то, давным-давно,
Я очень хотела взлететь.
Мне не было крыльев дано,
И душа не умела петь.
Я жила и не видела свет,
От земли не отрывая глаз,
А душа уже хотела петь,
Когда видела во сне Вас.
Вы явились ко мне, когда
Были больше всего нужны,
Когда наступила весна...
Или Вы её привели?
Вы открыли двери в свой дом,
И войти мне позволили Вы.
Рассказали, что будет потом,
И признались мне там в любви...
Это был дом Вашей души,
Уютный, светлый, большой.
Там Вы были со мной нежны
И назвали своей женой.
И проснулся вокруг весь мир,
Заиграл, засветился, запел...
Я парила от счастья над ним,
Я расправила крылья, взлетев...
Птицы пели мне: "Это ОН!"
И я пела им в унисон.
Было страшно упасть и проснуться потом.
Я проснулась. То был не сон!
Я приставала ко всем, показывая свои нетленки. Особенно от меня пострадал один литературовед, взрослый, умный, широчайшей эрудиции и очень тонкого ума и вкуса Человек, который вылечил меня в третий раз. Когда я впаривала ему на чтение вот это всё, он... как бы вам описать поточнее? Он даже не криво улыбался. Он кривился в попытке улыбнуться. Представляете? Никогда ничего мне не говорил про мои писули, просто молча кивал и приулыбывался. А я продолжала его заваливать макулатурой, до одного чудесного дня. Чудесного, потому что в тот день до меня, наконец, дошло.
Притащила ему очередную порцию, дождалась, пока он прочтёт, заглядываю ему в глаза, сияю гордо... А он мне говорит, так мяааааагко, остороооожно, чтобы, бедненькую, не обидеть: "Ирочка, у Вас прелестные стихи. Особенно, вот эти четыре строчки, они прямо по есенински напевные какие-то."
Вот тут-то мне и стало стыдно. "Из всей этой кипы - четыре строчки! Какая же я глупая!"
С тех пор я стихов не пишу. Откровенно графоманю, не стесняясь.
