Du ved, Ophelia...
I
Знаешь, Офелия, скоро светает. Скоро
Опять закричат петухи, и ты уйдешь,
Выронив черный сухой лепесток на
Полпути. Я снова тебя просил забрать
Мои письма. Ты снова молчишь. Как
Всегда; да что там, я уж привык
К неподвижности гниловатых твоих
Губ, отечности бледной шеи и паутине
Седых глаз. Я привык, что корсет
Не держит внутри мух, и они препротивно
Жужжат под моим окном. Я привык, что
Твои пальцы склизки от болотной
Жижи и ты никогда не можешь сама
Расстегнуть мой камзол. Я привык, что
Златые давно кудри смердят червями
И тиной, сами ползут из рук...
Знаешь, я снова писал до полуночи, такие же
Странные, плохие стихи, как прежде
Тебе передавал через слуг. (Ты знаешь, мне,
Видать, никогда не осилить чертовый
Этот ямб, сколько бы я ни бился...) Я снова
Слышал, как мать поет ему колыбельные,
И молил, чтоб крылатый Гипнос был
Так же милосерден к тебе, как к ложу
Блудливой этой кукушки. Ты, может,
Приснись ему, чтобы он, как я, не мог
Больше спать по ночам, глаза себе
Выжег свечою и до утра не вставал с
Колен – то-то же будет потеха...
Знаешь, я снова пил всю ночь с Горацио.
Как всегда, проклиная Данию, и грешную
Страсть к вину, и свою ненасытную
Глотку. Ей бы уж, курве, залиться этим
Пушечным пойлом и навсегда замолчать...
Ты знаешь, может, и правда – в Англию,
И поменять имя на чопорно-чинного «сэра»,
Двуручник на шпагу, вино – на чай?..
Меня бы никто не знал в лицо, никто
Не считал бы дудкой, не хватал на мосту
За руки и не учил бы любить Христа, голос
Подав из продавленной блудом постели?..
Знаешь, дорогая моя Офелия, я готов
Свернуть голову всем петухам в Эльсиноре,
Закрыть все ставни на сотни замков,
Лишь бы еще ненадолго продлить этот
Смрад от болотной тины и пятна на
Сонном камне, лишь бы в сотенный раз
Полюбить паутину этих навечно пустых
Глаз, чувствовать скользкость гниющих
Уже рук, влюбиться опять в истеричных
В окне мух... Но, знаешь, Офелия, скоро светает.
II
Присядь, дорогая моя Офелия, я вплету
В червивые кудри твои кувшинки -
Будешь моею наядой. Я утром их
Нынче собрал для тебя в реке... Ты
Знаешь, Офелия, там и теперь,
Вдалеке от этих злаченых застенков
Беспечен папоротника цвет и зелен
Речной камыш - я, видишь, изрезал
Пальцы... Там и теперь идут корабли,
К нашим сонным портам, кричат
На улицах люди, плюют под ноги,
Толкают в бок и божатся неистово,
Мечтая о кружке пива – счастливые,
Блаженные дурни – они пока еще
Живы...
И я – всего лишь пока.
Знаешь, Офелия, я простыл. Отнимаются
Руки и снова – чувствуешь? – жар,
Я держать не могу ни перо, ни шпагу,
И трижды проклял ругательство это –
Принц... Вот знаешь, наяда, представь –
В халупе в подножии Идинг-Сковхой
Я дарил бы тебе по утрам череду, и в
Волосы плел маргаритки, и никто б
В целой Дании наших не знал имен,
Ни один Розенкранц, ни один Клавдий,
Я б тебе не шептал по ночам Овидия,
И руки, что я целовал, не были б так,
До боли зубной, холодны, и не пахли б
До терпкости горькими сгнившими розами –
Я, клянусь, был бы до смерти счастлив...
Знаешь, Офелия, я устал, я страшно
Устал, мне, кажется, больше не сделать
Ни шага, ни вдоха. Я больше уже не хочу
Дуэлей, мечей и битв – он ошибся, взвалив
Эту ношу на мои плечи, я ее не снесу.
Я уже не хочу мести, не хочу умирать
В кислотной пене на грязном в дерьме
Полу, и до дрожи боюсь новой крови
На моих руках – мне уж с лихвой довольно...
Пусть бы теперь Фортинбрас протыкал
Гобелены, гонялся за тенью, ужинал
Ядом и сушил на окне букеты из черных
Роз. А я бы вернулся назад, в Виттенберг –
Мне ли счета с братом твоим сводить?..
Я устал, я страшно устал... Присядь,
Дорогая моя Офелия, я голову на колени
Твои склоню – и засну, под шепот и эхо
Напевов синюшных твоих губ...
III
Храни свои розы, Офелия. Нынче упала
Тишь, лишь тяжко набат отбивает в
Синхроне с прибоем, и мухи теперь
Молчат. Эльсинор ждет хлеба и зрелищ,
Хладно и немо застыв, в белесом дыму
Из каминных труб. Знаешь, я ухожу,
Оставляя в ящиках письма и ветку сухой
Неживой череды – плети, моя бледная
Нимфа, плети, – и на дверях покоев моих
Сырых отныне будет висеть замок, и
Письма сгниют, и розы, и томик элегий
Овидия. И ты, приходя под утро, будешь
Ронять свои цепи в пыль, и встречать
Только мух. Ты знаешь, – все тех же мух...
Знаешь, наяда, на море отныне штиль,
И Арес остался углями в моем камине,
И руки мои опять холодны – я теперь
Без остатка нищий, перед дьяволом и
Перед богом... Когда-то я верил, что
Буду жив, глотал, как нектар, ветер,
И ни за что не сумел бы «не быть».
Теперь я стою, с камнем на шее, и до
Боли хочу летать, не видя уже земли –
Я готов уже, вниз головою, с вершин
Идинг-Сковхой, закрыв глаза, не дыша,
Шепча твое волнами с солью разъетое
Имя, и пить раскаленный свинец...
Прощай, дорогая моя Офелия. Не ломай
Восковых рук, не пой в реке похоронных
Песен, заплутав в камышах. Я дышу,
Но сердце мое не бьется, вместо него –
Набат. Я лечу. Прощай, дорогая моя
Офелия. Храни свои черные розы.
