старый клоун.
Холодным осенним утром,
Или ночью, посредине Бродвея,
Работает старый клоун.
Тешит публику, не жалея.
Он устал и совсем размяк.
Он же клоун. Кому он нужен.
Если, в гриме добрейший остряк,
То без грима, его жизнь душит.
Время шло, а он развлекал.
Надоело, толпа просит нового.
И на сцене, уже, он страдал,
Видя публику, бестолковую.
Эти ноги, не те что прежде,
А улыбка, она исчезла.
Он шутил, но шутил уже реже.
Видно, искорка в нём погибла.
С каждым номером он жалел,
Жалел, что он вышел сегодня.
Может быть вот он, придел?
Про себя он подумал не вольно.
Он мог бы водить машину.
Он стал бы хорошим мужем.
Но пока что он просто клоун.
Он ведь клоун. Кому он нужен.
Сигарета уже затухала.
Тёмная комната пропитана дымом.
Ещё одна рюмка виски.
Ему было, мерзко и стыдно.
На столе лежал револьвер,
И в обойме один патрон.
Свою жизнь он доверил судьбе.
Выпил рюмку, барабан крутонул.
Он приставил дуло к виску.
Вспомнил маму и расплакался.
Долго думая спустил он курок.
Тёмная комната, вдруг окрасилась.
Или ночью, посредине Бродвея,
Работает старый клоун.
Тешит публику, не жалея.
Он устал и совсем размяк.
Он же клоун. Кому он нужен.
Если, в гриме добрейший остряк,
То без грима, его жизнь душит.
Время шло, а он развлекал.
Надоело, толпа просит нового.
И на сцене, уже, он страдал,
Видя публику, бестолковую.
Эти ноги, не те что прежде,
А улыбка, она исчезла.
Он шутил, но шутил уже реже.
Видно, искорка в нём погибла.
С каждым номером он жалел,
Жалел, что он вышел сегодня.
Может быть вот он, придел?
Про себя он подумал не вольно.
Он мог бы водить машину.
Он стал бы хорошим мужем.
Но пока что он просто клоун.
Он ведь клоун. Кому он нужен.
Сигарета уже затухала.
Тёмная комната пропитана дымом.
Ещё одна рюмка виски.
Ему было, мерзко и стыдно.
На столе лежал револьвер,
И в обойме один патрон.
Свою жизнь он доверил судьбе.
Выпил рюмку, барабан крутонул.
Он приставил дуло к виску.
Вспомнил маму и расплакался.
Долго думая спустил он курок.
Тёмная комната, вдруг окрасилась.
