Сны о Хасане. 3-4 мая 1938 года. Штерн.
3-4 мая 1938 года. Штерн.
Станционные часы Шатуры показывали 20 часов 32 минуты. Вдоль вагонов поезда дальнего следования сновали озабоченные тётки с большими коленкоровыми сумками, и что-то громко кричали, размахивая руками, пассажирам, выглядывающим из открытых окон.
- Ой, в Шатуре всегда продают такие кулебяки! – спохватилась Лина, она и не обратила вначале внимания на то, что поезд стоит.
- Сейчас организуем. А какие они из себя, эти кулебяки, слышал много раз, но, честно говоря, ни разу не пробовал.
- Если хочешь попробовать, поспеши, мы здесь недолго будем стоять. Обязательно возьми с рыбой, вкуснятина-а-а.
Спустившись с подножки вагона, Штерн оглянулся. Тётки с сумками переместились поближе к общим и плацкартным вагонам. Похоже, пассажиры мягкого не баловали их своим вниманием. Они предпочитали вагон-ресторан сомнительной пристанционной кормёжке. Однако, как только Григорий сделал движение в их сторону, они дружно устремились ему навстречу.
Кулебяки были со всем на свете, как и любимые с детства вареники. Разве что с рыбой вареников ему есть не приходилось. Через минуту он держал в руках большой свёрток из плотной яркой бумаги. Похоже, это были листы иллюстраций из «Огонька» с какой-то живописной классикой. Кулебяки были горячими, только с печки, как уверяли тётки. Запах от них шёл умопомрачительный.
Тепловоз в нетерпении уже прогудел своё: «А-атправляемся», и Григорий, чтобы не испытывать судьбу, трусцой побежал к своему вагону. Проводник из тамбура протянул ему руку, чтобы помочь подняться, но он проигнорировал этот джентльменский жест – что я дама, что ли. Легко взлетел по ступенькам.
- Вот и твои любимые кулебяки, с какой начнём? Здесь – с рыбой, как ты просила, с максуном [Максуном эту рыбу называют в Хабаровском крае. В Сибири и на севере она известна под названием муксун. Водится ли максун-муксун в европейской части России? Не ведаю.], ещё – с мясом, с рисом и яйцами, с капустой. Пахну-у-т!
Они разложили пироги на столе. Григорий достал бутылочку водки, сходил в купе к проводнику и принёс два гранёных стакана в подстаканниках с чаем. Порывшись в одном из чемоданов, достал два позолоченных серебряных стаканчика из своего любимого набора. Выпили. Отведали, отломив руками по кусочку от каждой, кулебяк.
Продолжили прерванный такой своевременной остановкой разговор.
- Это судьба, что мы оказались в одном поезде, да ещё и в одном купе. Будет несправедливо, если ты выйдешь в своём Муроме. Поехали со мной в Хабаровск. В институт я тебе организую неубойную бумагу, с этим проблем не будет. Назад, в Москву, отправлю самолётом, с этим тоже проблем не будет. В Муром съездишь как-нибудь в другой раз, тем более, что на свадьбу своей сестрички ты всё равно опоздала.
- Ты меня искушаешь, как библейский змей. Действительно, посмотреть всю страну – очень заманчиво, вряд ли мне это удастся когда-нибудь потом. Но, решиться на такое!? Да и билет в твоё купе от Мурома наверняка продан. Мы что, поедем на одном диване?
- Тогда решено! Я через пятнадцать минут вернусь. Не скучай тут и, смотри, никого незнакомого в дом не пускай, а то ходят тут всякие, я постучусь условным стуком.
Штерн причесал перед зеркалом на двери свою непослушную шевелюру. Сделал, автоматически, движение, как будто расправляет гимнастёрку под ремнём. Так как гимнастёрки, да и широкого армейского ремня на нём не было, ограничился тем, что застегнул нижнюю пуговицу пиджака и одёрнул его полы двумя руками. Молчание Лины он вполне справедливо расценил, как окончательное согласие. Вышел в коридор, узнал у проводника, где находится начальник поезда, тот располагался в соседнем вагоне, и, пройдя через два тамбура, решительно постучал в служебную дверь.
Не дожидаясь ответа, он и стучал-то не для того, чтобы получить разрешение, а чтобы не застать хозяина врасплох, распахнул дверь и вошёл. Чтобы не затягивать разговора, Штерн сразу достал из внутреннего кармана пиджака и положил перед начальником поезда своё удостоверение личности. Пока тот тщательно его вычитывал, объяснил, что он намерен воспользоваться своим правом на отдельное купе. Ставить начальника поезда в известность, что он едет не один, Штерн не счёл нужным. Тот сделал чуть заметную гримасу недовольства, придётся связываться с ближайшим станционным начальством, объяснять всё на пальцах, все билеты, наверняка, давно проданы. Однако он счёл за благо не выступать, ну их, этих комкоров, этих генералов. Он откозырял, привстав, и произнёс по-военному:
- Так точно. Будет исполнено.
Штерн вернулся к своему купе. Стучать условным стуком не пришлось, Дверь легко открылась, Лина и не подумала запирать её на щеколду. Она стояла перед дверью. Когда зеркало уехало от неё, её глазам предстал довольный собой Григорий.
Лина не посторонилась, и Григорию не оставалось ничего другого, как крепко обнять её и поцеловать.
Пока Лина убирала со стола остатки кулебяк и стелила постели, Григорий пытался сформулировать вопрос, который мучил его сейчас, но которым он боялся обидеть Лину.
- Лина, - наконец решился он, - как это так получилось, что Галина на встречу с нами пригласила именно тебя, студентку?
- Это-то как раз очень просто, никаких загадок и никакой мистики. Она на нашей кафедре проводит испытания новых тканей на специальных установках, ну, там, на истирание, на прочность, на многократный изгиб, на ползучесть. Тебе это, скорее всего, не интересно. Так вот, я работаю по вечерам у неё лаборанткой. Истираю, изгибаю, разрываю…
- И ползаешь по ткани?
- Нет, ползучесть – это удлинение материала под воздействием
постоянной нагрузки. К полотну подвешиваем груз и замеряем удлинение раз в неделю.
Последующую сцену мы опускаем. Любопытному же читателю сообщим, что заявление Лины там, ещё в аспирантском общежитии, в комнате её старшей подруги, о том, что у неё «никого не было», оказалось не вполне искренним. Скорее всего, как это часто бывает в жизни, то была полуправда, а Лина была до того полудевочкой, в одесском смысле этого слова. И девочкой - в общепринятом смысле. Впрочем, Штерна это обстоятельство, похоже, не сильно опечалило.
