27 апреля 1938 года. Штерн.

- Здравия желаю, товарищ комкор, товарищ маршал Советского Союза ждёт вас, проходите, - бравый, подтянутый и одетый «с иголочки» майор стоял навытяжку перед легендарным генералом.В 1940 году, когда указом Президиума Верховного Совета СССР для высшего командного состава Красной Армии были введены генеральские звания, Григорий Михайлович Штерн стал генерал-полковником. Но уже в конце тридцатых годов комбригов, комдивов, комкоров и командармов вполне справедливо в народе называли генералами. Это происходило, видимо, потому, что в 1935 году командирам вернули привычные звания: лейтенант, капитан, майор, полковник, а самые главные военачальники получили принятое во многих странах мира звание маршала. Парадокс советского менталитета состоял в том, что слово офицер, вплоть до его легализации в сороковые годы, оставалось тогда ругательным.

В глазах майора светилось почти трепетное уважение, и преклонение его перед вошедшим было абсолютно искренним.

Он понимал, что выдавать свои чувства нельзя. Просто опасным это может оказаться, зачем-то же отозвали комкора в Москву. Но в приёмной больше никого не было. Только он – двадцативосьмилетний майор и этот, с посеребрёнными висками, грозный и отважный генерал. Десять лет разделяли двух преданных до мозга костей военной службе людей. Но какие десять лет!

Майор осознавал, что он – уже из другого поколения, можно сказать, из другой эпохи. Григорий Штерн – один из тех «комиссаров в пыльных шлемах», которым довелось с шашкой в руках скакать по туркестанским барханам, громить басмаческие банды, устанавливать советскую власть в Хорезмской республике. Григорий Штерн – герой Испании. А он, майор, кроме казармы училища и этой приёмной, можно сказать, ничего в жизни и не видел. [Мы могли бы утешить майора. На этом самом месте, что называется, не отходя даже по нужде, он очень быстро выслужится в генералы, отрастит брюшко, заматереет, и будет смотреть «через губу» на маршалов и наркомов.]

Штерн был «при всём параде». Новенькая, отутюженная форма, хрустящие, сияющие и пахнущие свежим хромом ремни портупеи. Ему редко удавалось покрасоваться в военном наряде. Помощник наркома обороны для особо важных поручений чаще вынужден был одеваться по цивильному. Без знаков различия и орденов. Только просвечивающиеся через любую одежду натянутые струной нервы и пробегающие по гладко выбритым скулам желваки выдавали в нём кадрового военного.

- Здравия желаю, комкор, - с несколько иной интонацией в голосе произнёс Климент Ефремович Ворошилов, слышавший приветствие своего адъютанта.

Штерн уловил в этих словах и почти отеческую заботу, и некоторую иронию. Нарком обороны, тем не менее, очень на то похоже, тоже вполне искренне желал ему здоровья.

- Об Испании сегодня говорить не будем. Твой доклад на политбюро признан удовлетворительным. – Ворошилов не удержался от того, чтобы напомнить собеседнику о своей причастности к самым высшим сферам, к тому «узкому кругу», который определяет судьбы всех и каждого винтика большой государственной машины в отдельности. – Принято решение поручить тебе выполнение нового, чрезвычайно важного задания. С директивами ознакомишься завтра же в секретном отделе. Детально суть задания обсудишь с Мехлисом, он назначен межведомственным координатором. Ему это, как говорится, с руки. Армия, пограничная охрана, ГБ, флот, партийные органы… Принято, также, решение предоставить тебе две недели отпуска. Отдохни. Можешь поехать в Крым, в наш санаторий.

На большом, не меньше бильярдного, столе традиционно обтянутом зелёным сукном, что усиливало сходство, кроме чернильного прибора и авиационных часов на подставке из большого кварцевого кристалла, не было ничего. И хотя у Штерна никогда не было по настоящему своего кабинета, он твёрдо знал, у него так не получится, не получится никогда, ну, в смысле, такого чистого стола. Чистый стол – это особый шик, который могут позволить себе только очень уверенные в своей безукоризненной собранности и ответственности люди.

- Клим Ефремович, вам известно моё сыновнее к вам отношение. Я так благодарен вам за всё, что вы для меня сделали! Не томите, пожалуйста, скажите, какое задание.

Ворошилову явно нравилось, когда его называли не церковным именем Климент, а Климом. В этом коротком имени слышался ему звон сшибающихся клинков, свист ветра, клацанье копыт по спёкшейся как бурый кирпич степной дороге. Горе тому, кто в шутку или по недоумию называл его Климентием, подражая в этом Иосифу Виссарионовичу. Ему одному, Иосифу, было такое позволительно, да пусть бы называл хоть горшком…

- Архиважное задание, как сказал бы Ильич. Тебе придётся пощекотать нервишки японцам, - испытующий взгляд пронзил молодого генерала, - принято решение о создании Дальневосточного Фронта, готовится приказ, ты направляешься в Хабаровск.

- В Китай? К Чан Кайши?

- Я сказал в Хабаровск, к Блюхеру. Заместителем. На основе его Дальневосточной армии создаётся в ближайшее время фронт. Япошки наглеют. Их надо срочно поставить на место. Повторяю, директивы для тебя и Блюхера прописаны достаточно подробно, но главное – ты должен понять суть задания, всего не распишешь. Тебя, надеюсь, не надо учить, это документ больше, чем ОВ ОВ – документ особой важности, гриф секретности, означающий наивысшую, государственную степень секретности. Блюхеру всё передашь на словах. Перед отъездом сможешь освежить память, прочитаешь ещё раз.

Неожиданная идея пришла в голову Штерну.

- Товарищ маршал, у меня к вам большая просьба. Я бы хотел встретить первомайские праздники в Москве, а потом сразу поехать. Ведь поезд до Хабаровска ходит?

- Почему поезд? Проще самолётом. Спецвагона ты не получишь. Больно далеко, да и не по чину.

- Вот и хорошо, Клим Ефремович, поеду в обычном вагоне, под привычной фамилией – Григорович. За десять дней пути и отдохну, и на страну посмотрю.