Ленинград

Ленинград умирал с хриплым воем
Полумёртвых от вечной осады:
Возвращаясь в родные пенаты
С коркой хлеба, под вечным конвоем

Глаз голодных, почти сумасшедших,
Он сжимал в кулаки свои руки.
Нет на свете ужаснее муки,
Чем быть кем-то совсем бесполезным,

Знать, что можешь помочь – не решаться,
Потому что в квартире сестрёнка
Тихо кашляет, бедный ребёнок,
И на свете страшнее нет кашля.

Ленинград догорал как лучина
Под огнем похоронного солнца:
Он сидел у гнилого оконца, 
Кулаки сжимал парень... мужчина.

В животе выло громко, бурчало -
Он не ел уже третью неделю.
Ленинградцы давно уж не ели, 
Перебившись лишь хлебом. Мотало

И трясло, колотило в ознобе,
Но вставал, шел искать пропитанье -
Потому что на старом диване
Заходилась слезами сестренка,

Хрипло кашляла, с кровью, надсадно,
Чуть дыша, да и то - через силу.
Она раньше считалась красивой, 
Только голод ссушил до остатка

И оставил обтянутый кожей,
Хрупкий, тонкий скелетик ребенка.
Перевиты веревкой вен тонких
Руки бледные... Он молил: "Боже, 

Только ей - кусок черствого хлеба
Да воды ледяной два глоточка..."
Бог был нем. Бог забыл их, и точка.
Отвернулось неверное Небо.

Есть хотелось почти до безумья:
Он кусал от бессилья подушку
Да шептал еле слышно на ушко
Сестре хрипло и тихо: "Все будет...

Я достану, достану нам хлеба".
Улыбалась - так горько-печально. 
Она слишком легко понимала, 
Что осталось не больше недели, 

Что уж полупрозрачными стали
Ее пальцы, а кровь стала гуще.
Она ела, давилась, но пуще
Брат следил: чтоб до крошки. А знал ли, 

Что осталась всего пара строчек -
И не станет хрустального смеха
И прекрасного, тихого эха,
Что останутся даты - и прочерк, 

Как итог, обелиск: "Не сумела"?
Знал прекрасно, но только не верил, 
Ведь тем легче жить с болью потери, 
Если ты не поверил в потерю. 

Есть хотелось до жути. И плакать -
Да нельзя, он был должен стать сильным.
А сестренку считали красивой -
Кто же приговорил к этой плахе

Ангелочка с большими глазами, 
С волосами красивее снега?
Почему же ей выпало это?
"Она больше уже не вернется", -

По прошествии лет повторяя,
Он сжимал черствый хлеб в тонких пальцах. 
Не сумел удержать, удержаться...
Продолжая жить тем страшным маем, 

Когда с хрипом погибла, он помнил
Только голод - до судорог в легких,
Только хлеба горбушку да воду.
Остальное - как будто бы кто-то

Вытер: он позабыл даже взгляды
Своей милой, родимой сестренки, 
Позабыл голосок её тонкий.
С ним остались лишь голод.
Да кашель.