Анонимный Волшебник

НАТАЛЬЯ КЛЮЧАРЁВА — О СТИХАХ

 

***

 

Прозу я воспринимаю как ясность и достоинство. Стихи – совсем другое состояние. В них есть что-то, делающее человека жалким, невластным в самом себе, нелепым. Как будто тебя, беспомощного, вверх тормашками швыряет шторм. Со стороны это могло бы выглядеть смешным, если бы жуть происходящего не перекрывала все остальные чувства.

 

Стихи – это лихорадка, которая длится гораздо дольше, чем сами слова. Изматывает, измывается. И никак не можешь успокоиться, вернуться в себя, все отплясываешь, притоптываешь, рифмуешь. Не смешно ли?

 

***

 

Проза – это я говорю с людьми. А стихи – это со мной говорят. Кто? Что? Допытываться бесполезно. Я даже не знаю, из какой это области, и близка ли эта область к Богу.

 

Странно, на мой взгляд, печатать стихи. Как раздеваться на площади. Странно стихи читать. В последние годы я совсем перестала понимать это занятие. Если стихи ненастоящие – зачем тратить время? А если настоящие – то это страшно неловко, как подслушивать исповедь.

 

Зачем тогда писать? А поэта об этом никто не спрашивает. И это самое мучительное и самое прекрасное в поэзии.

 

Стихи – это тоже какая-то глубокая внутренняя коммуникация, во многом скрытая и от того, кто записал. Нечто вроде спиритического сеанса с самим собой.

 

С самим собой и в то же время с чем-то большим, о чем мы понятия не имеем. Потому что дна у человека нет, и где-то на таких глубинах, куда свет сознания не проникает, любой из нас впадает в бесконечность.

 

***

 

В стихах всегда говорится что-то, понятное только мне. Даже если все слова общие, но каждое значит только то, что значит для меня. Стихи – это всегда «Я видел тебя под смоковницей» – то, что понятно только двоим: тебе и Тому, Кто говорит с тобой. Понять стихи – невозможно.

 

С другой стороны, ведь я же произношу эту фразу про смоковницу, понятную лишь тем двоим, и для меня она тоже что-то значит, что-то мое, такое же непонятное для других. Может быть, в этом и заключается смысл поэзии? Не в том, чтобы читатель понял автора, а в создании – для выражения невыразимого – некоего языка над языком, особой ангельской речи, сосудов, в которые каждый вливает свое, не имеющее формы сокровенное.

 

***

 

Довольно глупо редактировать стихи, комментировать стихи, учиться писать стихи. Все эти мастер-классы, фестивали, семинары. Стихи либо случаются, либо нет. И больше ничего. Остальное – не просто лишнее, но вредное, т.к. шумное, а стихи бывают только из тишины.

 

***

 

Но это состояние, конечно, моментально вызывает зависимость. Ничего другого делать не хочется – только писать. А делать этого по собственной воле (захотел-написал) нельзя, это графомания. Надо просто ходить, с усилием вдыхать осенний воздух и ждать, пока Оно случится с тобой опять. Через день, через год, никогда больше. Очень трудно.

 

Но главное – не насиловать, не навязывать свою волю, не писать из себя. Я в этой ошибке жила годами, пока стихи не ушли совсем. Началась тишина, устоялась, сгустилась, налилась – и вдруг сорвалась. Одна капля. И всё. Главное, ни на что не надеяться. Продолжать молчать. Трепетно, терпеливо.

 

Но как тяжело удержаться в единственной точке покоя – в мысли, что все происходит так, как должно. Не делать – гораздо сложнее, чем делать. Но ждать и слушать – в тысячу раз печальнее и правильнее, чем вмешиваться и мешать.

 

И поверх всего этого грустного осеннего знания – как же хочется писать! Хоть как-то к ним прикасаться, удивляться словам, которые будто бы я написала, ну или просто – моей рукой. Давно забытое (утерянное в небрежении и насилии) ощущение причастности к тайне, к чему-то, что больше меня.

 

***

 

Может быть, стихи – это вести с той стороны, которые мы сами себе посылаем? Оттуда, где времени нет, сюда, где всё ещё происходит. Пытаемся о чем-то предупредить, надоумить, утешить. Ведь больно, наверное, уже всё зная, смотреть, как мы тут барахтаемся, отчаиваемся и идем в обратную сторону.

 

***

 

Если по-настоящему, то поэзия – такое страшное дело, почти нечеловеческое. Поэтому настоящий поэт не может быть полноценным человеком (только Пушкин, но Пушкин – титан). У него на это просто не остается сил. И он в этом не виноват, его никто не спрашивал, хочет ли он себе такой судьбы.

 

Вокруг настоящего поэта создается такое мощное напряжение, что настоящих никогда не бывает много – по одному на несколько поколений. Исключение – начало 20 века, когда было наоборот: несколько настоящих – на одно поколение. Но тогда это неимоверное усилие было необходимо, чтобы пережить страшный 20 век, когда вообще всё растоптали.

 

Помимо настоящих поэтов, бывают еще люди, которым за всю жизнь открывается всего несколько настоящих стихов. Эти расплачиваются не такой высокой ценой. Им удается еще и по человеческому пути пройти немного. Хотя даже от одной настоящей строки линия жизни все равно искажается. И на обычное человеческое счастье рассчитывать уже не стоит.