Перцевая Людмила

Странно устроен человек, при всей своей кажущейся устойчивости, он подвержен внешним воздействиям и невероятно раним. Вот налетает на меня модернист самого авангардного направления и садит под дых, как в кулачном бою без правил: «На себя оглянись! Ни словечка в простоте, все оттуда, из поза-позапрошлого века, попугайным голосом!»

Слабо оправдываясь за лексику и размеры, за чувства и эмоции, присущие человеку во все времена, от царя гороха (или – Соломона?), ты ощущаешь, что обвинения, словно ядовитые стрелы, проникли глубоко и начинают действовать на подсознание. И хочется на лобном месте, на эшафоте, пока не опустился на шею топор палача и не рухнул неудержимо нож гильотины, прокричать: «Не-ви-но-ва-та-я-я-я я! Пою, как умею!»

Но помилования ждать неоткуда, разве что саму себя напоследок успокоить, испросив положенные приговоренному минуты на последнее слово, последнее желание.

Вы хотите сказать, что вот эти строки – не поэзия, что так писал Ломоносов?

 

«Ветвей осмысленная путаница,

Диктату солнца подчинена,

И в этой чаще лесной мне чудится:

Я тоже ветка, из них - одна...

Поймать ладонью хоть лучик света

Я тщусь и руки вверх тяну,

И блики на исходе лета

Напомнят странно вдруг весну...

Забьется сердце смешной надеждой -

Переживу период снежный!»

 

А вот этот бред из подсознания – школа для меня, увязшей в замшелых временах?

 

«Космос. Антенна. Улитка.

Волны: вопрос и ответ.

Бред.

Проливающий свет

На сущность истины зыбкой.

 

Шпингалет.

Ставни. Заслоны. Иконы.

Но

Приоткрыто окно.

Набиты патроны.

Ударило в мозг вино?

Стреляй, всё равно.

 

Хрусть!

- Ну и пусть.

Череп под сапогом.

Меньше одним врагом.

Кру-у-у-гом!

 

Изнанка. Зеленый лист.

Улитка. Улыбка. Фашист.

 

Fifty-fifty.

Замерли лифты.

Дрогнули и поплыли

Вспять коварные мили.

 

Иконы. Патроны. Заслоны

- Для космоса не препоны,

Новый вопрос… что за бред,

Так и не найден ответ?

Где тут цивилизация?

В этих кустах акации?

Или в каменных скалах?

- Ничтожно разумного мало!"

 

С некоторым усилием можно понять, что речь идет о совпадении генома улитки на 50% с геномом человека, и они приходятся как раз на мозг, но кто это поймет без подсказки?

 

А вот этот посыл моего стиха ложится напрямую, без лишних пояснений:

 

«Земля с сугробом рядом не согрета,

Но не конфузясь обмороженным листом,

Тюльпаны храбро гонят стрелку цвета,

И жадно солнце ловят алым ртом!

 

Подснежники уже пробились, крокусы,

Вот-вот проклюнутся на горке гиацинты,

Забудь же, наконец, свой сплин ты,

И смело сочиняй смешные опусы!»

 

И какое веселое при этом настроение, какой ритм, какая картинка!

Совсем не то, что случается в этих постмодернистских упражнениях, когда космос маленько скручивает мозги и сознание оставляет поэта. Как это можно понять?

 

«В барическую яму заваливаясь,

Козни космоса прозревая,

Чувствую себя той,

Которою забивают сваи!

 

Искры из глаз – и меркнет

Последний проблеск сознания,

Звезды…звезды… Космос,

Какого ты звания?

Знать бы заранее,

Но случай – вне расписания.

 

Не мой и стиль и размер…

Не орите, герр офицер,

Подумаешь, он из Галактики,

Ну, не было в моей практике,

Так случалось похлеще!

 

Пульс…сердце почти не трепещет,

Пора собирать вещи,

Отбываю в параллельный мир.

«Шумит, гудит Гвадалквивир…»

- Уже по ту сторону?

Или в оба конца поровну?

 

Думаю, что ты очень плох,

Как отрезающий ухо Ван Гог,

Или в ознобе в собачьей шубе

Затерявшийся в клинике Врубель.

Попробуй, развинти на части

Себя – всё в твоей ведь власти!

 

Вот эта блудливая сука-рука

Уже касается потолка,

Шарит в поисках жертвы, как Гелла,

Отделившись от родимого тела,

И глаза запрыгали, словно мячики,

А в них - кровавые мальчики…

 

Барическая яма

С углами острыми параллелограмма,

С шипами внутри и снаружи…

Господи, зачем я тебе нужен?!

Только и помню, как рамы мыла мама,

Всё остальное – лишнее.

И небо с желтком яишным».

 

Нет, даже не уговаривайте, можно, разумеется, зафиксировать отбытие в потусторонний мир, но сделать это нежно, мягко, по-человечески, наконец. Вот как в моем старом стихе:

 

«Я умиляюсь щебету детей,

И сойки плач заслышав – замираю,

Гром заворчит – и я бегу с полей,

Язык угроз я тоже понимаю!

Прилягу на полянке отдохнуть,

О вечном перемолвлюсь с облаками,

Меж ними тихо свой продолжу путь,

И место опустеет рядом с вами…»

 

Вижу, вижу, как читатели презрительно сморщили носы от такой старомодной манеры. Им, конечно, больше нравится нечто загадочное и не очень складное, про беспутную, у которой ни грамма чувств, но много резвости:

 

«Загнать породистого скакуна

или резвиться на перекладных? -

Пойми наездниц юных и шальных,

чудных фантазий голова у них полна!

 

- Аббат Прево,

вы – про кого?

Да будет вам, мне – не впервой!

Неукротима, проповеди – мимо!

 

Щенячья нота? -

Откуда? Кто там?..

Нет тебе места ни в моей квартире,

Ни даже шире - в сумасшедшем мире!

Уж сколько вас

рвалось на белый свет! -

Ну, не скули, сказала ж тебе - нет!

 

Эгоцентрична? - Очень метко!

Ах, эта денежная-снежная метель,

утроить в покер и спустить в рулетку,

освобожденно выйти на панель!

Кому – мегеру?

Кому – нимфетку?

Кому – в пригоршню горьких слёз капель?..

 

- Но вдруг в толпе бесчувственного люда

отыщется и твой Нехлюдов?

- Помилуйте, да в наши дни - едва ли,

вот только не читал бы он морали!

 

Манон Леско, твой кавалер -

- плохой пример.

Не мой размер!

 

Последний шанс – Сафронов Никас,

- Меня, голымую, на подиум возьми-ка,

напишешь «ню», и даже, к слову,

Анастасию Волочкову!

Она сама?

- Ну что ж, весьма...

 

А мне опять искать перекладных,

нет горше способа - влачить седые дни!

Я раньше прочих к финишу поспею.

Сворачивай-ка в Темную аллею.

Я приспособиться сумею.

Здесь околею».

 

Здесь ведь можно и посплетничать, кем приходится Волочкова – Сафронову, догадаться, что щенячья нота – перед абортом, прочесть и поморщиться на мораль в последних строках. Нет, не моя манера! Уж если и посмеяться над собой, так честно, прямо, безжалостно. Вот как в этом стихе «Неизбежность» :

 

«Не то упадок сил, не то

Хандра накатит безотчетная,

Купи себе букет цветов,

И чтоб количество – нечетное…

 

Напяль улыбку на лицо,

От уха к уху пусть приклеится,

Хоть не на что уже надеяться,

Держись, старуха, молодцом!

 

Взор, обращенный внутрь – резец,

Перо - безжалостно, как скальпель.

Пора признаться, наконец:

Жизнь утекла за каплей капля.

 

И ты свободна навсегда

От лжи, условностей и правил,

Что проку, милая, гадать,

Зачем тебя Господь оставил?

 

Как в невесомости плывешь,

Без поводка, без навигатора,

Отметка пройдена экватора,

Ты полюса явленья ждешь.

И в этой точке замерзания

Конец страданьям и терзаниям».

 

Вы полагаете, что так писали Державин и Ломоносов, что здесь нет меня? Нет ощущения современности? Вот и славно, значит, я застряла навсегда, провалившись каблуком где-то в каменных переходах между веками. Там мне и сгинуть. Случалось ведь уже:

 

«На тарелочке яблоко кружится,

Красной кляксою – бок-материк,

Океан – зеленою лужицей…

Разговаривай! – Да не всё говори.

 

И пусть в памяти до сих пор вертится

Смех глумливый, конфуз ночной,

Арлекин в гондоле, Венеция,

- Это было давно… Не со мной.

 

Никого, никого не касается,

Что под маской слёзы текут,

Не Мальвина и не красавица,

А свирель… И ряд дырок в боку.

 

Наиграю беспечно мелодию,

Насмешу набежавших зевак,

Не сонату и не рапсодию,

Я исполню им… краковяк!

 

Утро. Кофе. Яблочный струдель.

Просыпайся. Чудес не будет".