Khelga

ОДЕЯЛКО

 

Я была работящим ребёнком. И наивным. В каникулярном июле просыпалась от того, что Марья Григорьевна настырно долбила палкой в стекло летней терраски, приговаривая: мультфильмы! мультфильмы! Я верила. Заплетая на ходу косу и теряя тапок, бежала в дом, к телевизору. В телевизоре сидел суровый бровастый Кашпировский. Заряжал воду и семена щавеля.

 

- Ну ба, - разочарованно канючила я.

 

- Долго шла, - разводила руками Марья Григорьевна.

 

Напротив телевизора таращили глаза другие внуки. Заряжались, как щавель.

 

Переполнившись Кашпировским, мы ели кашу. Если была манная или геркулесовая, я садилась у окна, ждала момента и драгунски вываливала её в форточку. Потому что был ещё бутерброд с колбасой. И чай. Тронешь чашку - по потолку скачут солнечные зайцы.

 

Проверив чистоту детских тарелок, Марья Григорьевна давала разнарядку.

 

- Картошку прополоть. Морковь прорыхлить. Воды натаскать. Кирпичи сложить. Смородину собрать...

 

- Я, я смородину! - я подпрыгивала и тянула руку, будто русичка из какого-то класса А вызывала к доске отвечать про кому на Руси жить хорошо.

 

Картошка занимала пятнадцать соток. Смородина - наверное, одну.

 

- Младшие на смородину, - окорачивала Марья Григорьевна, - после обеда пущу в Белавино. Если дождя не будет.

 

Мы разбредались.

 

Шаркая ногами по направлению к картошке, я проклинала собственно картошку. И штат Колорадо. Жуки ничего, даже симпатичные. Но будущие жуки?! Розовые, жирные, мармеладные, меланхолично дырявящие картофельную листву?!!

 

- Жуков соберите! - на поле появлялась Марья Григорьевна с пыточными майонезными банками.

 

- Можно я не буууду? - поскуливала я.

 

- Все будут! - припечатывала бабка, - ишь, барыня!

 

Я пинала межу и принималась пахать.

 

К обеду заряженные внуки разряжались. Всё чаще бегали попить и пописать и вели крамольные беседы: завтра надо спереть из гаража удлинитель и, когда бабка пойдёт в автолавку, поставить в огород телевизор. Пусть чёрный колдун Кашпировский машет руками на огурцы, кирпичи, свёклу, колорадских жуков. Авось что-то вырастет, что-то сложится в штабеля, что-то подохнет, минуя майонез.

 

Но неизбежно наступал катарсис: Марья Григорьевна анализировала облака, принимала грядки и кирпичи, кормила щами, командовала: выметайтесь. Одеялко на верёвке висит.

 

Мы набивали посконную сумку хлебом из автолавки и огурцами из теплицы. Вешали на шеи полотенчики. Препирались - никто не хотел тащить одеяло, свёрнутое в колбасу. Тот, кому выпадало тащить, разворачивал. И накидывал на плечи на манер королевской мантии.

 

‐ Олька, - орала бабка, - мотри, изгваздаешь!

 

Я взрыкивала и сворачивала. И мы шли в соседнюю деревню. На Белавинский пруд.

 

Пруд возникал после поворота и пригорка, и был он огромен, как океан из фильма про капитана Гранта, завтра первая серия, в телепрограмме прочла.

Мы раздевались на бегу и врезались в тёплую серебряную воду. Наперегонки плыли к далёкому другому берегу. К тарзанке. Карабкались по скользкой ветле. Визжа, сигали вниз. Меня каждый раз, когда надо мной смыкалась спокойная подсвеченная солнцем вода, охватывал ужас. Когда мне было около трёх лет, бабка жила в Белавино, напротив пруда; я, оставленная в деревне на лето, всюду лезла и отовсюду сбегала - меня всерьёз подумывали привязывать к забору, как заполошную козу. Однажды я сбежала на мостки Белавинского пруда. И утонула. Вытащил дядька, мамин брат. Я мало что поняла тогда - но момент, когда любование водорослями превращается в панику и невозможность о панике закричать - этот момент я запомнила на всю жизнь.

 

Но если не прыгать - сочтут слабачкой. Я прыгала.

 

Нарезвившись и посинев, мы, стуча зубами, расстилали жёлтую колбасу и валились на неё пузами. Крошили хлеб, хрустели огурцами. Гадали, обманет ли завтра бабка на предмет утреннего Ну, погоди.

 

После пруда опять случалась разнарядка. На следующий день опять случался пруд. И сестра некоторое время тащила одеялко на голове, изображая нигерийскую женщину.

 

Мы, бабкины внуки, давно выросли в российских женщин. И российских мужчин. Мы неглупы, успешны, не слишком склонны к ностальгиям, картошку преимущественно покупаем на рынке возле метро.

Но сегодня моя мать, перебирая какие-то извечные дачные закрома, нашла то самое одеялко. Выцветшее. С дыркой. Жёлтое, как скупое подмосковное солнце.

 

Я повалялась на нём после обеда. Может, завтра сверну колбасой и пойду на Белавинский пруд. Марья Григорьевна выключит Кашпировского и приглядит с белёсых небес, чтоб Олька не потонула, коза, а не девка, вот я тебя крапивой.