Khelga

Пансионат "Берёзки" по Осташковскому, что ли, шоссе.

 

В холле главного корпуса царствуют кошки. Я фемина нестандартная. У меня, у фемины, никакие фелиции восторгов не вызывают. Пнуть не пну. Но на попытки флирта не отвечу и колбасы из-под полы не дам.

 

Но пансионатные фелиции уже который день заблуждаются на мой счёт. Пахнут и пристают. Иногда выпрыгивая из некоего абсолюта, например, из наглядной инсталляции: хичкоковская лошадка из берёзовых чурбачков, комнатный аспарагус или как его там. Смотришь с недоумением, поражаясь эклектике. И вдруг деревянная кобыла начинает мяукать. Затем от неё, как от космического корабля, отстыковывается объект и, задрав тощий хвост, бежит к тебе, имея в виду котлету.

 

По соседству с инсталляциями торгуют извечно советским: развесными мармеладами, деревянными паровозами, парашютными трусами. Крашеные нежно-фиолетовые бабули прицениваются и беседуют о погодных условиях.

 

Лифты — тесные, утробно брюзжащие — клаустрофобны донельзя. Согласно табличкам, они должны вмещать в себя трёх неклаустрофобов. На деле вмещают двух. Ими, как правило, оказываются субтильные фиолетовые старушки, от ужаса седеющие на глазах.

 

Здание бассейна, комплиментарно воздвигнутое к Олимпиаде-80, издали похоже на инопланетную тарелку. Вблизи — на тарелку обеденную. Причём солдатскую, аллюминиевую, побывавшую в составе вещмешка во всех мыслимых военных действиях XX-XXI веков.

 

Номерной фонд ржав и обшарпан. Двухместные комнаты размерами сопоставимы с лифтами. Кроватки скрипучие, одеялки детсадовски убегают из циклопических пододеяльников.

 

Зачем я здесь. На завтрак дают творожную запеканку — тоже детсадовскую: колыхание, редкий изюм, чистый восторг. Мой младший — чрезвычайно капризный в плане накормить — жрёт в приципе всё подряд, чего я ни разу не наблюдала за ним в заграничных оллинклюзивах.

 

Но, разумеется, не хлебом единым. Боже, какой кругом лес: с кущами и зарослями, с на треть обновлёнными к июню ёлками (прошлогодняя тёмная готическая хвоя соседствует со светлой, нынешней, мультяшной), с руссконародным трогательным березняком, со всем этим хитрым разнотравным подшёрстком, в котором утопают кроссовки, сука, как их потом отмывать от зелёных клякс, сучьи гламурные кроссовки — да и чёрт с ними. Птицы звенят, жуки басят, из подшёрстка лезут первые хилые сыроежки.

И боже, какая кругом Клязьма: серебряная ледяная вода, утки на понтонах, катера на приколах, ветер, ветер, ветер.

 

И ещё. В первый санаторный вечер я про себя потешалась над афишей, вывешенной в холле. Она аляповато зазывала: посетите концерт, русская и зарубежная ретро-эстрада в исполнении условной четы Сидоренко-Великоновгородских. Триста рублей билет.

 

— Мам, мы пойдём? — осторожно спросил сын, понаблюдав за моими умственно отсталыми гримасами.

 

— Нет, конечно, — фыркнула я и отправила сына на батут. Батут оказался нормальный, не за триста рублей, но не более трёх детей. Вследствие чего я какое-то время была занята тяжким трудом инспектора ГИБДД и не вникала в эстрады, возникшие за дверьми актового зала.

 

И вдруг что-то во мне замерло, а потом задрожало.

 

— А по камушкам, а по камушкам, а по камушкам речка бежит, — чисто звучало из-за актовых дверей.

 

Я бросила оземь воображаемую фуражку и порысила к хрустальному звуку. Приникла к двери ухом. Господи, кто же это пел. Когда я цеплялась за мамкин подол. Кто же. Кто. Да, да. Мамка резала что-то на деревянной доске, морковь ли, капусту; работал телевизор, и мамка подпевала этим круглым камушкам, и движения её тонких рук были точны, и её слабый голос был точен; а её домашнее застиранное платье было в крупных блёклых цветах, а в окно сквозь лёгкие шторки, из которых ветер сооружал тяжёлые холмы, лезли косые солнечные лучи. И это было очень простое и очень большое счастье, от которого хотелось жмуриться и тоже петь, ещё толком не умея произносить слов.

 

— В даль далёкую, к морю синему путь её беспокойный лежит, — я всё слушала, вжавшись ухом в дверь, и, сучья и гламурная, смахивала то одну, то другую слезу. Их оказалось немного, штук пять. Дети на батуте столкнулись лбами и заорали. Я очнулась и побежала к другим мамкам — утешать и не допускать более трёх.

 

И, утешая и не допуская, заранее простила пансионату решительно всё. Потому что а по ка-, по ка-, по камушкам, а по ка-, по ка-, по камушкам, по круглым камушкам река бежит. Исполняет Людмила Сенчина, сказал Гугл. И моя мама, запальчиво уточнила я.

 

Ну, кошки, ну лифты. Ну, линолеум под ламинат, который под паркет. Зато пешие путешествия от первого до пятого этажа правильно влияют на икроножные мышцы.

 

И прошло столько лет, и всё то же: выцветшие до белёсости цветы, лес, ветер. Река.

 

Триста рублей билет.