Андрей Мансветов

Олег Юрьев

 

Думаю, я никого особенно не удивлю, если ещё раз (кажется, не в первый и не во второй) подчеркну, что "о-чёмами" я никогда не мыслил и не мыслю. И мне ничего не важнее всего сказать, по крайней мере в стихах, – с моей точки зрения, литература, в первую очередь поэзия, не имеет ничего общего с говорением, высказыванием, сообщением, коммуникацией. За исключением, конечно, общего материала – то есть языка. Если тебе есть что сказать или о чём сообщить – напиши статью, или реферат, или диссертацию. Поэзия есть мышление образами, а не высказываниями.

Если мне важно сказать то, что я сейчас говорю, я и говорю это – ни в коем случае не стихами, а деловой прозой, для того, собственно, предназначенной.

С моей точки зрения, тематическое мышление, по крайней мере в XX веке, не говоря уже о веке текущем, прямо противоположно мышлению поэтическому. Не могу скрыть, что высказывание Мандельштама, предпосланное настоящему журналу в качестве эпиграфа ("Все произведения мировой литературы я делю на разрешённые и написанные без разрешения. Первые – это мразь, вторые – ворованный воздух... и т. д."), я лично понимаю таким образом, что "разрешённое" – это и есть плод тематического мышления. Поэт, знающий, о чём он написал стихотворение, вызывает у меня сожаление. Я говорил уже как-то: я пишу стихи, чтобы узнать, о чём они, но если с ходу этого узнать не удаётся, то я не особо расстраиваюсь – когда-нибудь, вероятно, пойму. Или никогда не пойму. Но может быть и наоборот: когда у Роберта Броунинга спрашивали, о чём или что значит то или иное место в его ранних стихах, он обычно отвечал: "Раньше это знали двое: я (показывал на себя) и он (указывал вверх). Теперь только он".