Наташа Корнеева


О ХЕРОВ. В миру - Анатолий

 
10 янв 2021
Заткнись и кури.
 
 
Приходи ко мне вечером, просто покурим;
Это опиум, детка. Заткнись, и кури.
Ты не станешь Марией Склодовской-Кюри.
Ты весьма прагматична.
Печешься о шкуре;
 
Это форма, запомни. А форма - понты,
принимай себя бабочкой с крыльями в точку.
Если хочется, да, продавай свою почку,
так узнаешь ее себестоимость ты.
 
Порицаний не бойся; ругающий благ.
Критиканство гораздо полезней елея.
Плюс дает основание, не сожалея,
разнести критикану овальность е*ла
 
Заруби то, что дао – напыщенный хлам;
изучай метафизику утренних пробок.
Прикупивший квадраты в одной из коробок
закрепил человечье стремленье к углам.
 
Что навалом вселенных - полнейшая чушь.
Безусловно, так легче; а вдруг в параллельной,
я лихой казнокрад, квартирующий в Стрельне,
А в другой параллельной быть честным хочу.
 
Разобраться бы с этой, чем больше я знал,
То, смеясь, понимал, что не знаю. Отсюда
вытекает одно – я помою посуду,
и не буду здесь счастлив. Но был. Новизна
 
Изначально впирает, а далее – скука,
Потому что знакомое пресно для нас.
Так давай с тобой встретимся вечером, сука,
Я тебе покажу как е*ут в декаданс.
 
 
 
 
Бойлер для женщины с талией
 
 
Так хотелось тебе чистоты в глубине
гладковыбритых грязных подмышечных впадин.
День с туманным лицом оказался прохладен,
в новостях рассказали о чьей-то вине
 
в заключении под иллюзорную стражу
Голунова Ивана — за розничный сбыт
порошков наркотических. И, если бы
всё сложилось пучком — прямиком на парашу.
 
В общем, так себе дня и мотив, и повестка;
Ты поюзала кран и хотела отмыть
свои грязные руки, но холод зимы
поразил твои поры и в душу залез как
 
обаятельный червь ностальгии о том,
что сейчас, вероятно, он тоже в нелепом
положении, где-то в предместьях Алеппо
без горячей воды в помещении пустом.
 
Ты подумала также о связи ментальной,
о единой большой ноосфере вверху.
И о том, что его необрезанный х*й
адекватных размеров при виде фронтальном.
 
И вообще, говорят, исправляется всё,
исключая лишь смерть с точки зрения тела.
 
Ты хотела звонить, и немного вспотела,
понимая, что девочку снова несёт.
 
Совладав с импульсивностью силой джедая,
ты спустилась к такси, ожидавшем давно,
— «Ну и пусть ему там на меня все равно!
Я красивая, сильная и молодая!»
 
В целом, дивный разрез
о любви чертежей,
где в отсутствии внятных условий комфорта
просыпается чувство нехватки кого-то
 
Только это уже не про рай в шалаше.
 
P.S.
 
Я продам тебе бойлер.
Недорого.
 
Квадратные апельсины (конкурс)
 
 
бумажные цветы дарящий прав
конкретно в том, что в свернутой бумаге
скрывается эстетика добра;
Её немного сморщенные флаги
 
колышет ветер правильных подруг
садящихся в такси без задней мысли,
что где-то утомительно обвисли
две ветви омертвевших тёплых рук
 
Конечно же, моих. Дощатый пол
скрипит под четкой поступью подошвы,
когда паразитируя на прошлом
я прихожу в трамвайное депо
 
валять с составом личным дурака
звенеть громоздкой сбруей оправданий,
курить чужой табак, стоять в кафтане
и жизнь вести как мелкий таракан.
 
Но тянет, сука, подвиг совершить
всему виной инъекции марксизма
в российский анус вставленных, как клизма
мешая здесь работать, спать и жить.
 
Такой вот май.
Дожди и огород.
Смиренно отмокающие птицы.
кИпа на мягком темени столицы
набитый ожиданиями рот,
 
что вот!
должно же что-то изменится!
но происходит всё наоборот.
 
И, безусловно, хочется напиться.
 
Мне не нравится, что ты куришь
 
 
Суббота.
Моросящая Тюмень,
осадками на улицах, мощённых
озябшими туркменами. Ёще, на,
я расчертил грядущее в уме
как карту,
 
на которой абсолют
размыт ручьём весны и иллюзорен,
что я, не взяв его, при первой ссоре,
в то место, где больнее, посолю.
 
Тогда хватай текилу, будь добра,
беги стремглав, и жмись как можно ближе
ко мне, который бережно оближет,
солёный привкус крови с наших ран.
 
Но есть вариант – умело отдалять
привязки, магнетизм. Чужую кожу,
считать всегда чужой. И предположим,
что так гораздо проще утолять
потребность в теплоте.
 
А хочешь - спор?
Что в точках тех, где слабо топят печи,
любое существо в морозный вечер
сойдёт за отопительный прибор.
 
Пока я ставлю крестик на ладонь,
по типу ярких звёзд на фюзеляже,
ты что-нибудь скажи, ведь кто мне скажет
что я невыносим, как долото
 
когда в припадках ярости долблю
астральный потолок, который, сука,
является торчка забавным глюком,
а тот, (ты представляешь!) тоже глюк,
 
каких-то доходяг с других планет.
И чтобы не гласил скупой анамнез,
я знаю только то, что ты нужна мне,
 
не знаю только, к счастью, или нет.
 
22.04-02.05.2018
 
Осенью хорошо
 
 
осенние обмылки тротуаров,
затекшие конечности дубов,
я воровал пшеницу из амбаров,
просчитывал количество зубов
 
которые достались мне от папы,
от мамы мне достались. И зерно
запихивал под шерсть собачьей лапы…
собака наступала на говно
 
здесь насранном дебелою коровой,
говядиной е*учей. В молоке
таится деревенская суровость.
Вчера читал дурной апологет
 
О скрипачах, хористах – всякой швали,
наростах социальных на стволе
березы общества. Я пел им трали-вали,
Я пел им тили-тили на столе,
 
доказывая мелочность культуры.
Культура есть отросток сытых рыл,
Я пи*дил дирижера партитурой,
Чтоб он на бис Меладзе повторил.
 
Про красоту обманчивой актрисы
про девочек из города, про то
как в Адлере колышит кипарисы
и согревает галька добротой.
 
А осень всё желтела, словно пальцы
от табака и почечной тоски…
 
Ах, мне бы облизать ее соски
и на огромных сиськах отоспаться.
 
 
 
В горящем городе
 
 
В горящем городе, билбордами затянутом,
Она трогает боль, хотя искала любовь.
Наощупь. Вслепую. По памяти.
До крови. До хрипа.
Вновь
Шумные кабаки ласкают ее темнотой,
Струится платье по точеному телу,
Она уже давно перестала быть той,
Той, которой быть с детства хотела.
 
Взрастив предательство по-женски аккуратно,
Фибрами поняла суть кудрявых амуров.
Рубикон позади. К сожалению, нельзя обратно.
Ночь. Слезы в подушку. Дура я, дура.
 
Город визжит машинами, ветром залетает в комнату,
Словно будит ее, словно ищет причину.
Заплаканная, признаваясь в любви коту,
Понимает, что уже никогда не полюбит мужчину,
Наверное.
Только эта маленькая надежды кроха
Невидимой рукой вздымает гордую голову к небу.
Она бравирует по-мужски, безразлично бросая: Пох*й.
Но что-то под левой грудью саднит. Рвет, требуя.
 
Надев самое лучшее платье, сама не понимая зачем,
Она снова запирается в круг подруг, пьет вискарь,
Зная внутри, что хочет уснуть на любимом плече,
Зная, что лучше погибнуть, чем перестать искать.
 
Не читайте Айн Рэнд
 
Я лохматая дворняга бегающая у столовой
Я черствые куски хлеба выкинутые на грязный снег
Я х*й импотента болтающийся на пол шестого
Я спальня с большими окнами на солнечной стороне
 
Я отвалившийся нос сифилитика завёрнутый доктором в марлю
Я москвич восемдесять третьего года с кирпичами вместо колёс
Я пыхтяший на волейболистке отвратительный лысый карлик
Я годами живущая перхоть между прядей твоих волос
 
Я использованный пакетик чая намочивший края салфетки
Я хакас прилетевший в Москву по незнанке зашедший в Гум
Я пожухлые жёлтые листья на детьми поломанной ветке
Я седьмая песня в альбоме поп-певца Айдамира Мугу
 
----
 
И я лёгким касанием губ твоих уже точно не буду разбужен
Я бы руки и ноги е*учей этой дуре Айн Рэнд оторвал.
И теперь, как описано выше, никому я и нах*й не нужен.
Ты же любишь меня. Вот и думай. Для чего, блть, тебе голова?