Вячеслав Васильев

Последнее время я всё чаще вспоминаю сказку об одном человеке. Каждый вечер он выходил из дому и смотрел в потемневшее небо. Дождавшись, когда солнце окончательно скроется за горизонтом, он начинал зажигать звёзды. А заканчивая, всегда проверял, все ли на месте. К счастью ни одна из звёзд не пропала за долгие годы его работы.

Однажды он встретил прекрасную женщину и променял свои чудесные способности на её любовь. Теперь звёздный свет был ему неподвластен. Они жили долго и счастливо, но небеса по ночам оставались пугающе тёмными.

И вот, спустя множество непроглядных ночей, на улицу вышел никому неизвестный человек и посмотрел на небо. На нём тут же вспыхнула небольшая звезда. За ней другая, и так до тех пор, пока всё небо не осветилось серебристым звёздным сиянием. Человек улыбнулся. Теперь он будет зажигать звёзды и не променяет этот дар ни на что на свете! Теперь есть кому присмотреть за небесами. Человек улыбался, и звёзды улыбались ему в ответ.

 

* * *

 

Вот уже сорок лет я служу смотрителем маяка. Я говорю «служу», потому что работой это назвать невозможно. Это что-то гораздо более ответственное и, в то же время, прекрасное. Мне кажется, именно поэтому актёры говорят, что служат в театре, а не играют в нём. Театр – это больше, чем просто игра. Театр – это полнейшее перевоплощение и погружение в жизнь другого человека.

Мне нравится моя работа. Я люблю свой маяк. Я всегда здесь. Кто-то должен нести кораблям свет. Кто-то должен протягивать им руку помощи сквозь непроглядную тьму ночи.

На первый взгляд моя работа очень проста. Маяк должен светить от заката до восхода солнца. Это всё, что от меня требуется. Однако сделать так, чтобы этот механизм работал без перебоев далеко не так просто, как может показаться. Необходимо постоянно следить за тем, чтобы свет был ярким и сохранял одинаковые промежутки мерцания. Для этого нужно всё своевременно протирать, смазывать шестерёнки и механизмы, заменять повреждённые детали. Это тяжёлый труд. Большую часть смены приходится проводить в вахтенной, расположенной наверху маяка, но, стоит чему-нибудь выйти из строя, я тут же бегу в подвал за запасной деталью или расходным материалом. За рабочий день приходится бегать туда-сюда по нескольку раз. Я спускаюсь и поднимаюсь по длинной винтовой лестнице уже столько лет, что выучил наизусть каждый её изъян, коих, поверьте мне на слово, хватает.

Я люблю свой маяк. В первую очередь за молчаливость. Бывает, выйдешь на свежий воздух, закуришь сигарету и смотришь на горизонт, на бескрайнее ледяное море. А рядом эта громада – молчит и не шелохнётся, только светит во тьму, будто пытается дотянуться до горизонта.

Как-то мне сказали, что я несу людям свет. Прошло много лет, романтическая пелена моей профессии спала, и я понял, что это не совсем так. Я лишь слежу за тем, чтобы всё работало, как часы, а свет кораблям дарит именно маяк. Именно он является олицетворением надежды и веры в лучшее.

Поставьте себя на место моряка, попавшего в ночной шторм. Что может быть ужаснее этого? Волны со всей силы колотят и швыряют ваше судно туда-сюда, капитан ругается благим матом, члены команды носятся по палубе, пытаясь стабилизировать корабль. При этом вы ничего не видите, можете только догадываться, где находитесь, боитесь наткнуться на скалы и очутиться за бортом. Мне кажется, только в открытом море в штормовую погоду человек по-настоящему ощущает себя ничтожной песчинкой. Все его достижения ничего не стоят, когда безжалостные волны накатывают одна за другой. Но тут приходит спасение. Где-то вдалеке зажигается свет. Это маяк. Вы вглядываетесь в тьму, отчитывая злосчастные четыре секунды, пока свет появится снова. Теперь вы не одни. Там, на берегу, стоя под проливным дождём и всматриваясь в море, вас ищет человек. Он напрягает воспалённые глаза и, заметив корабль, останавливает вращение фонаря, чтобы свет был непрерывным. Вы можете думать что угодно, однако в такие моменты для моряков Бог перестаёт существовать и остаются только маяк и его одинокий хозяин.

 

* * *

 

Я никогда не был женат. Скорее всего это указывает на то, что моя жизнь сложилась не лучшим образом, однако жалеть мне не о чем. Я ни разу не оказывался в ситуации, когда хотел бы что-то изменить и, потому, могу сказать, что я абсолютно счастливый человек.

По достижении юношеского возраста я отправился в армию и попал на флот. То время было серьёзной проверкой на стойкость и право зваться мужчиной. Мне кажется, я её прошёл.

В одну из самых обычных ночей мы вместе с парой других матросов драили палубу. На корабле горел свет, так что работать было куда веселее, чем в темноте. Внезапно, Билли (или, как мы его называли, «малыш Билли») бросил швабру и ринулся ко мне с криком «Пираты!», попутно споткнувшись о ведро воды и расплескав его. То, что я почувствовал в тот момент, трудно передать словами. Это была смесь страха, удивления и величайшего неверия, которое я когда-либо испытывал.

Пираты. Когда вы попадаете на флот, вас учат тому, что надо делать в такой ситуации. В тот момент старшим на палубе был я, поэтому именно мне предстояло принять решение о дальнейших действиях. Я приказал Йоргенсону погасить свет, а сам бросился к борту, чтобы проверить, не почудилось ли Билли.

Ему не почудилось. В опасной близости от нас действительно был пиратский корабль – никаких опознавательных знаков, вместо флага рваное чёрное полотнище. Это была шхуна. Вероятно, целая шхуна отчаянных головорезов.

Я буквально сунул подзорную трубу в руки Билли и побежал будить капитана. Спустя каких-то несколько минут корабль был готов к бою. Мы замерли в ожидании.

Со стороны чёрная шхуна казалась кораблём-призраком. Я в подзорную трубу так никого не увидел. Нашего капитана постигла та же участь. Но корабль не мог быть пустым. Оставалось только гадать, что будет дальше.

В ту ночь не прозвучало ни единого выстрела. Два корабля просто разошлись в море. Я был напуган, но невероятно счастлив, что всё получилось именно так. Любовь к жизни во мне всегда была сильнее, чем желание наказать преступников. В конце концов, я был всего лишь простым матросом.

Капитан остался доволен действиями команды. Нам, как вовремя заметившим угрозу, полагалось освобождение от наряда, поэтому мы дружно отправились спать. Но мне не спалось.

В первый и единственный раз встретившись с пиратами лицом к лицу, пусть даже и не сразившись с ними, я задумался о том, что заставляло людей добровольно становиться вне закона. Тогда ответ ускользнул от меня, но сейчас я всё понял. Всему виной было государство. Моряки получали гроши, вынуждены были жить и работать в нечеловеческих условиях. Пиратство манило их свободой и деньгами. Шли туда и простые одинокие люди, уставшие считать мелочь, выдаваемую за зарплату. Я уже молчу о беглых преступниках. Для всех них пиратская жизнь была спасением. Однако я всегда знал, что никогда не ступлю на этот путь. Всё, чего мне хотелось после службы, это уединения, поэтому, будучи моряком, я быстро определился с профессией.

 

* * *

 

На приёме на работу у меня спросили, женат ли я, есть ли дети. На оба вопроса я, разумеется, ответил отрицательно. Моему работодателю это пришлось не по душе. Он сказал, что маяк находится вдалеке от цивилизации, и семья является хорошим подспорьем в жизни на нём. Я ответил, что сам смогу оказать себе первую помощь, если возникнет такая необходимость, а в остальном без семьи мне будет даже проще.

Мистер Уиллард смотрел на меня удивлёнными глазами. Ему было трудно понять моё стремление уехать чёрт знает куда на постоянной основе совершенно одному и вести крайне уединённый образ жизни. Но я знал, что это не является проблемой, поскольку именно такого человека он и искал.

Через два дня небольшой парусник уже нёс меня к маяку.

Помню, что я чувствовал в тот момент. Покой. Невероятный покой. Я вдруг осознал, что моя жизнь начинает обретать смысл. Теперь она не будет просто одной из тысяч других никому не нужных жизней. Я стану приносить пользу. В море было довольно холодно, но эта мысль грела меня.

Когда на горизонте показался мой маяк, я почувствовал нечто странное: благоговение, смешанное с ощущениями человека, обретшего своё последнее пристанище. Я, разумеется, никогда не был мёртвым, но в тот момент мне казалось, что я отлично знаю, какого это.

Маяк был тёмно-серого цвета и казался настолько огромным, что мне стало страшно. «Неужели я теперь хозяин в этих местах? Неужели жизни сотен людей теперь зависят от меня? Как я управлюсь с такой махиной?»

Как бы там ни было, зрелище было великолепным. Я довольно много успел повидать за время службы на флоте, но должен вам сказать, что никогда не видел ничего красивее, чем свет маяка, зажжённый в вечерних сумерках.

В течение недели некий мистер Сандерс рассказывал и показывал мне, как и что там устроено. Запомнить такой объём информации за короткое время было непросто, но я справился. Честно говоря, мне не терпелось дождаться его отъезда. Я хотел побыть один. Хотел впервые в жизни почувствовать это всепоглощающее одиночество.

И вот наконец этот день наступил. Мистер Сандерс разбудил меня около полудня (не удивляйтесь, что так поздно, мы ведь работали в ночную смену) и сказал, что уезжает. Парусник должен был прийти за ним в два часа. Мы вместе отобедали, выкурили по трубке и отправились на причал. «Святая надежда» уже была там. Именно так назывался парусник. Его капитан Джек Бирн тепло поприветствовал нас и помог мистеру Сандерсу погрузить чемодан. Через десять минут они отчалили, и я остался один.

Первое, что я сделал – сел на причал, свесил ноги и закурил сигарету, глядя вдаль отдаляющемуся паруснику. На моих губах появилась улыбка. Я справлюсь. Такая жизнь по мне.

Меня удивляет тот факт, что несмотря на молодость, я был полностью уверен в своём выборе. Обычно молодые люди метаются в своих попытках определиться с будущим, меняют одну профессию за другой, пробуют себя в разных сферах деятельности. Меня подобные мытарства обошли стороной. Со временем я стал думать, что именно это и называется предназначением.

Меня обдувал морской ветер, когда я выходил на перекур во время ночной смены в двадцать шесть лет; он обдувает меня и теперь, когда мою голову покрыла седина, а лицо изъели морщины.

 

* * *

 

В моём распоряжении оказался целый остров, на котором находился маяк. Его размеры, конечно, весьма и весьма скромные, и права собственности у меня нет, однако это так. Остров был необитаем.

Как смотрителю мне полагался небольшой домик, который переходил в безраздельное моё владение на всё время работы на маяке. Для одного человека места там было намного больше, чем нужно. Обстановку составляли довольно просторная кухня, уютная гостиная, две спальни – детская и взрослая, и что-то вроде кабинета. В той комнате располагался письменный стол, два кресла, секретер и приличный шкаф с книгами. Однако, стоит заметить, что художественной литературы там было меньше той, которая может понадобиться для работы на маяке. Так что моя библиотека могла гордиться огромным количеством справочников.

Также стоит отметить, что у меня теперь был собственный небольшой огород и курятник. Мясо и остальные продукты мне пообещали привозить регулярно, но в море может случиться что угодно, поэтому при непредвиденных обстоятельствах я мог существовать автономно довольно долго. Подвал дома просто трещал по швам от ящиков с провизией.

Сам маяк располагался на возвышении метрах в пятидесяти от дома. К нему вела довольно сносная лестница. Правда, краска на ней облупилась.

Первым делом я решил привести всё своё хозяйство в порядок. За месяц я неплохо обжился – покрасил домик, лестницу, немного обустроил себе вахтенную, сделав её максимально уютной и при этом аскетичной, поскольку расслабляться и, тем более, спать на посту строжайше запрещалось. Невнимательность или расхлябанность могли привести к ужасным последствиям.

По пути на остров мистер Бирн рассказал мне одну историю. Оказалось, что летом 1840-го года один из маяков в проливе Ла-Манш был инспектирован джентльменом по имени Роберт Стивенсон, который заметил, что его свет слишком тусклый и порекомендовал заменить фонарь. Тот маяк являлся самым важным в проливе и находился на самом напряжённом его участке. Однако, к мистеру Стивенсону не прислушались. Спустя целых шестьдесят лет произошла огромная трагедия: на скалах Каскетс потерпел крушение пароход «Стелла». Стоял густой туман и капитан просто не увидел тусклый свет маяка. Более ста человек погибли в тот день, что составляло больше половины команды.

Безусловно, мистер Бирн рассказывал мне это для того, чтобы я относился к работе в высшей степени серьёзно, однако в этом не было необходимости. Я осознавал всю ответственность, которая лежала на мне и был готов к ней.

Мой испытательный срок длился три месяца. Мистер Уиллард заверил меня, что если нареканий к моей работе не будет, то меня официально оставят на этой должности в качестве нового смотрителя маяка. Стоит ли говорить о том, что я старался изо всех сил? Думаю, что это излишне. Я работал не покладая рук – постоянно что-то ремонтировал, читал разнообразную литературу, которая открывала передо мной все тонкости этой профессии, исправно вёл несколько журналов.

Довольно быстро у меня появилась привычка ложиться спать за два-три часа до заката. Подремав и набравшись сил, я бодрствовал всю ночь безо всяких проблем. Особенно полезным такой распорядок дня оказывался зимой, когда темнело рано, а светало поздно. В зимние месяцы мой рабочий день попросту увеличивался в полтора раза.

Когда испытательный срок кончился, «Святая надежда» явилась за мной на остров, чтобы отвезти к мистеру Уилларду. Таким образом, я получил целых два выходных дня и возможность прогуляться по городу, а на маяке вместо меня остался какой-то джентльмен, имени которого я уже, к сожалению, не помню.

Мистер Уиллард, при виде меня, расплылся в улыбке и предложил сесть. Я поблагодарил его и опустился в мягкое кресло, сказав, что тоже очень рад его видеть. Он был в восторге от моей работы и говорил, что благодарит Господа за то, что Тот послал ему столь ответственного работника. Не стану скрывать, что я был польщён. Пожалуй, мистер Уиллард оказался вторым человеком, который когда-либо хвалил меня. Первым был капитан моего корабля – случай с пиратами вы, пожалуй, помните.

Прекрасно побеседовав и выпив немного скотча, мы с мистером Уиллардом распрощались. Я вышел на улицу. Джек Бирн ждал меня там. Он предложил мне поужинать вместе с ним и его супругой, а также остановиться у них дома до возвращения на остров. Я был растроган такой добротой и едва не прослезился.

Супруга Джека была очаровательна. Я смотрел на него с завистью, хотя сам прекрасно понимал, что не хочу жениться. Кроме невероятной красоты миссис Бирн обладала всеми качествами настоящей женщины. Она великолепно готовила и содержала дом в идеальной чистоте, несмотря на то, что Джек, судя по моим наблюдениям, был жутким неряхой. От тех двух дней, что я провёл в их доме, у меня остались только самые светлые и прекрасные воспоминания.

На следующий день, прогулявшись по городу, я понял, почему меня так тянуло на маяк. Я вырос в грязном и жестоком районе маленького городка; служил на флоте, где вынужден был делить хлеб и лишения с сотней других матросов, многие из которых были просто отвратительными людьми. Судя по всему, я просто неспособен находиться среди большого количества людей. Именно поэтому мой маленький остров казался мне таким прекрасным местом.

В конце концов, Джек отвёз меня туда по окончании небольшого отпуска, пожелал удачи и отправился обратно в город, пообещав скоро вернуться. А я остался на маяке на долгие сорок лет.

 

* * *

 

Прошло около двух десятков лет, прежде чем я в первый раз подумал о том, чтобы всё бросить и покинуть остров. Не знаю, что на меня нашло, но мне стоило огромных усилий подавить в себе это желание. Кажется, я просто устал от одиночества.

Тяготящие мысли обычно настигали меня в разгар дня, когда был особо ничем не занят. Во время работы на маяке думать о чём-то отвлечённом было попросту некогда. Поэтому я решил заниматься чем-нибудь круглые сутки, чтобы освободить голову. Я взялся за расширение хозяйства, ремонт дома, маячной винтовой лестницы и кучу других дел. Стало действительно полегче. Со временем я полностью избавился от желания что-либо менять в своей жизни.

Знаете, быть смотрителем маяка означает любить тишину. Она указывает на штиль, правильную работу всех механизмов. Если телефон молчит, значит где-то во тьме моряки нашли дорогу, и моя жизнь прожита не зря. Я всегда был рад этому. Однако недавно на меня напала невыносимая тоска. Я произвёл примерные подсчёты и выяснил, что мой телефон молчит последние лет пять. Раньше, бывало, мне звонил мистер Бирн, чтобы справиться, какую провизию привезти в следующий раз. Мистер Уиллард воспользовался телефоном всего около трёх раз, чтобы спросить о моём самочувствии и о том, как идут дела на маяке. Зато он присылал мне письма с благодарностями за прекрасно выполненную работу и зарплатой. И хоть деньги тратить мне было некуда, я чувствовал себя важным и нужным.

Джек Бирн умер семь лет назад. Он потерял супругу и не смог оправиться от потери. Бедняга Джек! Я до сих пор с улыбкой вспоминаю его всклокоченную седую бороду и лихо сдвинутую набекрень фуражку. Не могу сказать, что мы были лучшими друзьями, однако он был человеком, которого я видел чаще всего. Джек привозил мне еду, сигареты и немного выпивки, чтобы я мог хоть иногда расслабиться и уйти в забытье. Делать это приходилось с умом и величайшей осторожностью, поскольку выходные и отпуска смотрителю маяка не положены. Свет должен гореть при любых обстоятельствах. От заката до рассвета. И никаких оговорок. Сколько себя помню, я ни разу не оставил моряков без него, и горжусь этим больше всего на свете.

Мистер Уиллард ушёл в мир иной немногим позже Джека. Причина его смерти мне неизвестна. Знаю только, что все дела он передал своему сыну Джону Уилларду-младшему. Парню на тот момент было что-то около тридцати, и он совсем не горел желанием продолжать отцовское дело. Я по-прежнему получал письма с его фамилией на конверте, однако в них теперь были только деньги.

Однажды в день так называемой зарплаты я не получил письма. Не было его и через неделю. Я смиренно ждал месяц. Затем написал письмо с требованиями объясниться и бросил его в почтовый ящик, стоящий около дома. Обычно Джек забирал оттуда письма и передавал мистеру Уилларду. Но в назначенный день не пришёл и парусник. Я попробовал позвонить в контору, но телефон не работал. С тех самых пор я больше ни разу не слышал человеческой речи. Ко мне больше никто не приезжал, а моё письмо так до сих пор и лежит в почтовом ящике в надежде когда-нибудь дойти до адресата.

У меня нет даже лодки, чтобы попробовать выбраться с острова. Честно говоря, я до сих пор жив лишь потому, что значительно расширил своё хозяйство и могу существовать автономно, не нуждаясь в пище. Я научился выращивать даже табак, чему бесконечно рад.

Но, несмотря ни на что, я ни о чём не жалею. Меня всегда влекло одиночество. Не знаю, почему. Непреодолимая тяга к уединению преследовала меня всю жизнь, пока я не обрёл покой на этом маяке. Я не был рождён для великих свершений, никогда не хотел быть богатым или известным человеком. Море исполнило мои желания, но, то ли забавы ради, то ли случайно, перестаралось. Теперь я совершенно один, и, порой, меня невыносимо тянет к людям. Но я не могу уехать и оставить корабли без света. Маяк должен гореть во что бы то ни стало. Однажды вечером я решил, что когда смерть придёт ко мне, я не сдамся ей пока не зажгу свет. Смотритель маяка должен уходить один, не забирая с собой десятки жизней бедных моряков. Живёшь в одиночестве и умираешь так же. О том, что тебя больше нет, обязательно узнает первый проходящий корабль, посреди дня заметивший зажжённый маяк. Вот только последним кораблём, который я видел, была та самая чёрная шхуна, впервые повстречавшаяся мне ещё в мою бытность моряком.

В тот день я сильно переборщил с бренди и, выглянув в окно среди ночи, увидел этот корабль. На сей раз на палубе было людно. Матросы сновали туда-сюда, а у штурвала стоял высоченный капитан в огромной широкополой шляпе. Вдруг он посмотрел в сторону маяка, и мы встретились глазами. Капитан поднял руку и махнул мне, приглашая стать членом его команды. Я отрицательно помотал головой. Капитан улыбнулся, а затем что-то крикнул матросам. Пираты подняли паруса и быстро скрылись из виду. Последним, что я видел, были огни святого Эльма, растворившиеся в ночи.

 

* * *

 

Корабли больше не ходят здесь. Вот уже несколько лет эти места не видели ни одной живой души, кроме меня, и не слышали человеческой речи. Я постоянно молчу. Первой причиной этого является, конечно, отсутствие собеседника. А второй… Я решил, что если буду говорить сам с собой, то сойду с ума. Поэтому слова не слетают с моих уст.

Чтобы хоть как-то облегчить своё одиночество, я пишу это остатками чернил в своём вахтовом журнале. Места в нём осталось совсем немного, что-то вроде пары страниц, но мне больше и не нужно. Надеюсь, что кто-нибудь в будущем найдёт эти записи, если мне суждено умереть в одиночестве, так и не покинув остров.

Больше всего меня тревожит то, что топливо для горения маяка неумолимо подошло к концу. По моим подсчётам мне хватит его, чтобы зажечь свет ещё пару-тройку раз. А потом – всё. Меня не пугает тьма, но пугает даже самая ничтожная вероятность того, что в этих водах пройдёт какой-нибудь корабль и останется без света. Конечно, в этом не будет моей вины. Но моё сердце не выдержит такого зрелища – я уже слишком стар. Так или иначе, я обещаю, что маяк будет гореть до тех пор, пока у меня есть хоть малейшая возможность зажечь его.

 

P.S. Мне не даёт покоя то видение. Я имею в виду чёрную шхуну. Почему корабль-воспоминание явился мне? Почему он показался всего раз и только после того, как я остался один? Отсутствие ответов на эти вопросы просто убивает меня.

Да, я был изрядно пьян, но совершенно точно видел корабль. Он не был миражом. Капитан махнул мне рукой, приглашая на борт. Я отказался. После этого шхуна исчезла. Как оказалось, это был мой последний шанс выбраться с острова, но я остался. Я выбрал долгую жизнь в одиночестве.

Кто-то должен зажигать звёзды. Я должен зажигать маяк, каким бы бессмысленным занятием это не казалось.

 

P.P.S. Вчера я не смог этого сделать. С сегодняшнего дня моя жизнь бессмысленна, и поэтому окончена. Я оставляю этот журнал в вахтенной, а сам навсегда покидаю маяк. Ни о чём не жалею – я прожил жизнь так, как хотел.

 

Уильям Сэдли.