Вячеслав Васильев

Помню, как в юности я читал книгу про последний день приговоренного к смерти. Главный герой этого произведения до последнего верил, что с ним ничего не случится. Что его помилуют. Но грузные шаги конвоиров по холодной каменной лестнице темницы и лязг тяжелой железной двери означали, что этого не будет. Они означали, что последний свой рассвет он встретит на эшафоте возле гильотины. Помню тот шок, который на меня произвела эта книга. Я вдруг понял, что смертный приговор выносится в самый обычный день. Он необязательно должен быть пропитан запахом залитой дождём брусчатки, ветер не должен пригибать деревья к земле, а людям вокруг, как правило, нет до тебя никакого дела. Я понял, что мои представления о справедливости могут различаться с представлениями общества. Понял, что человеческая жизнь, в особенности жизнь преступника, ничего не стоит. Всё это повергло меня в долгие и глубокие размышления о смысле возмездия и милосердия. Должно ли наказание быть беспощадным? Распространяется ли милосердие дальше страниц Библии, или только там ему и место? Во время чтения мне то и дело приходила в голову мысль, что само ожидание смерти в сотни раз хуже казни, какой бы она не была. В случае приговорённого смерть становится фактом, неотвратимым следствием его поступков, событием, на котором сконцентрированы все его мысли. Он знает, когда умрёт. А ужиться со смертью можно лишь с помощью незнания. Вот и выходит, что узник до последнего часа обречён метаться между желанием отсрочить казнь и желанием наконец умереть, чтобы прекратить душевные муки. А есть ли что-нибудь более ужасное, чем жажда собственной смерти? Мне кажется, что нет.