Ларионов Михаил

Сегодня исполняется восемь лет, как его нет.

 

А сердцу всё не верится.

Всё думается - смерти нет.

 

Есть. И есть разлука.

 

Но память жива. И пока она жива - жив и тот, о ком помнят.

 

Ниже выложена статья Б. Дубина ( к сожалению, ныне уже покойного...) об Анатолии Михайловиче; мало кто смог бы сказать лучше, по моему глубокому убеждению.

____________________________________________________________________

 

ПОЭЗИЯ БЫЛА ЕГО СУТЬЮ.

 

Второй день повторяю за поэтом: "Ты значил все в моей судьбе…".

Но не хочу сейчас говорить о своей потере и вообще о чем бы то ни было личном – и не только потому, что слишком больно.

Дело в ином.

Мы были знакомы с Анатолием Гелескулом больше 40 лет, дружили, не раз вместе работали, и все же я всегда чувствовал рядом присутствие чего-то значительно большего, чем человек, даже такой близкий. Он как бы не весь был тут, со мной, с нами (а Гелескул любил и умел дружить своих друзей).

Не знаю, как это передать, выходит очень коряво и приблизительно, но попробую.

Он был, скажем так, духом поэзии, на время принявшим земной облик: казалось, в любую секунду он может вдруг улетучиться.

К ошеломляющему счастью оказаться рядом с ним всегда примешивались удивление и тревога: становилось как-то не по себе, что ли, не могу назвать это по-другому.

 

В ариэлевском начале и складе все дело. Поэтому Анатолий Гелескул не просто переводил только то, что глубоко знал и беззаветно любил, – он писал стихи.

И как могло быть иначе?

Он, думаю, не умел иначе, поэзия была самой его сутью, способом существования, формой жизни – в мире, замечу, мало напоминающем жизнь и совсем не похожем на поэзию.

 

Я видел, как легко, по-моцартовски он работает.

Но редакторы помнят, как долго Гелескул тянул даже с самой небольшой подборкой стихов, крошечной врезкой к ним, которые правил то здесь, то там до последней минуты.

Он был абсолютно узнаваем в каждой строке, но при этом постоянно менялся, почему, кстати, и перерабатывал сделанное при любой новой публикации.

При первом нашем знакомстве он отмахнулся от Бодлера, которого я пробовал тогда переводить ("Учите испанский, польский – вот где поэзия") – через 30 с лишним лет он перевел бодлеровское "Прибытие на Киферу", и как!

То же самое было с Норвидом, с Чеславом Милошем: он должен был прийти и пришел к ним, очень нескоро, сам.

Никакие звонкие имена его не убеждали, и он никогда не думал о том, чтобы "представить" того или иного "великого поэта", «значительное явление» и т. п.

Просветительства в нем не было ни на йоту – он был, рискну сказать, романтиком, в голову приходят Жуковский, Гёльдерлин…

Романтиков, вплоть до самых поздних (Рильке, Лесьмяна, Пессоа, Лорки, Галчинского), он, кажется, только и переводил.

 

Этот общепризнанный "кунктатор" сделал, даже по количеству, поразительно много – две недавно вышедшие объемистые книги избранного далеко, далеко не вмещают всего им переведенного, а есть ведь еще переведенная проза и драматургия, есть эссе, написанные им самим.

 

Но дело, как всегда в жизни, конечно, не в количестве, а в масштабе.

 

Воплощенный поэт, Гелескул поднял переводческое дело на невероятную высоту, стал эпонимом нашего ремесла.

Думаю, каждый из читающих стихи хранит в уме как самое дорогое не один и не два десятка вещей, созданных Анатолием Гелескулом.

 

Так было, так есть, так будет – и лучше не бывает.

Светлая память!

 

 

Б. Дубин. "КоммерсантЪ" от 28.11.2011

_______________________________________________________

 

Анатолий Михайлович Гелескул.

Восемь лет.

 

Любим и помним.