Эдуард Струков

Впереди двенадцать долгих дней.

То и дело заходить на сайт в ожидании красных флажков надоело.

Чем заняться? Копать огород рано. Убирать снег поздно.

На помощь приходят книги и КВН.

Первое апреля так первое апреля.

Отдадим дань шуткам поэтов.

 

Итак, Ефим Курганов "Анекдот как жанр русской словесности".

Он же со товарищи - "Русский литературный анекдот конца XVIII — начала XIX века".

 

Пушкин А.С. Полн. собр. соч. в 9 т. Л., 1935. т. 2. С. 193-194. Автограф – беловой, без поправок, в письме к А. А. Дельвигу от октября – первой половины ноября 1825 г. Текст приведён ниже:

 

Брови царь нахмуря,

Говорил: «Вчера

Повалила буря

Памятник Петра».

Тот перепугался.

«Я не знал! – Ужель?»

Царь расхохотался.

«Первый, брат, апрель!»

Говорил он с горем

Фрейлинам дворца:

«Вешают за морем

За два _ _ _!..

То есть разумею, —

Вдруг промолвил он, —

Вешают за шею,

Но суров закон».

 

"Пушкин, фактически так и оставшийся карамзинистом (романтизм ему был чужд) с явной классицистской закваской, сглаживал, гармонизировал, убирал стилистические контрасты и резкие переходы, а вот Гоголь, с учетом того, что сделал Пушкин, стал двигаться вспять или можно сказать в сторону, тяготея к взрывным контрастам, открывая слово живое, сочное, неотфильтрованное.

Не стоит думать, что Гоголь сделал неприличные анекдоты своим «коньком», в то время как Пушкин в своем устном творчестве был исключительно благопристоен.

Пушкин вполне мог в кругу приятелей своих рассказывать «неопрятные» анекдоты. Просто Гоголь их стал разыгрывать в лицах всюду, и прежде всего в великосветском дамском обществе, осознанно и планомерно нарушая законы приличий. Строго говоря, аналогичные поползновения были, скажем, у В. А. Жуковского и Вл.Ф. Одоевского, но их во время успевали одернуть и даже в наказание выдворяли из гостиной.

А вот Гоголь, виртуоз-анекдотист, ухитрялся удачно протаскивать свои мало пристойные сюжеты. Начинал он очень уж благостно. Неприличность историй обнаруживалась тогда, когда, как правило, бывало уже поздно.

Привожу полный текст анекдота, хотя имя писателя в данном случае и не было названо, но, думаю, что авторство и тут принадлежит Гоголю; во всяком случае это история совершенно в его духе:

 

"Немец был приглашен на дачу в Патриотический институт. Он хотел там провести целый день, но после обеда вдруг исчез и возвратился только через полчаса.

Любезная хозяйка дома из учтивости заметила ему его внезапное исчезновение, спрашивая причину тому.

– Я опсирал окрестность, – сказал наивно немец, не подозревая ужасного каламбура."

Отдел рукописей РНБ. Ф. 608. № 4435.

 

Немцев Гоголь не любил, но хранил благодарную память и любовь к некоторым из немецких писателей.

Особенно благоволил к Шиллеру и Гофману. Последнего называл даже своим наставником «при создании моих первых юродивых творений».

"– Вы браните немцев, – как-то сказал я ему, – ну, а Шиллера все-таки любите, а Шиллер тоже немец.

– Шиллер! – отвечал Гоголь. – Да когда он догадался, что был немцем, так с горя умер. А вы думали, отчего он умер?"

Висковатов-Висковатый П. Из рассказов А. О. Смирновой о Н. В. Гоголе // Русская старина. 1902. № 9. С. 492.

 

"В обществе, где весьма строго уважали чистоту изящного, упрекали Гоголя, что он сочинения свои испещряет грязью самой подлой и гнусной действительности.

– Может быть, я и виноват, – отвечал Гоголь, – но что же мне делать, когда я как нарочно натыкаюсь на картины, которые еще хуже моих. Вот хотя бы и вчера, иду в церковь. Конечно, в уме моем уже ничего такого, знаете, скандалезного не было. Пришлось идти по переулку, в котором помещался бордель. В нижнем этаже большого дома все окна настежь: летний ветер играет с красными занавесками. Бордель будто стеклянный; все видно. Женщин много; все одеты будто в дорогу собираются; бегают, хлопочут: посреди залы столик покрыт чистой белой салфеткой; на нем икона и свечи горят… Что бы это могло значить?

У самого крылечка встречаю пономаря, который уже повернул в бордель.

– Любезный! – спрашиваю. – Что это у них сегодня?

– Молебен, – покойно отвечал пономарь. – Едут в Нижний на ярмонку; так надо же отслужить молебен, чтобы господь благословил и делу успех послал." (Нестор Кукольник. Записная книжка)

 

Тютчев говорил: «Русская история до Петра Великого сплошная панихида, а после Петра Великого одно уголовное дело».

 

Описывая семейное счастье одного из своих родственников, Тютчев замечает: «Он слишком погрузился в негу своей семейной жизни и не может из нее выбраться. Он подобен мухе, увязшей в меду».

 

По поводу политического адреса Московской городской думы (1869 г.) Тютчев пишет: «Всякие попытки к политическим выступлениям в России равносильны стараниям высекать огонь из куска мыла…»

 

Во время предсмертной болезни поэта император Александр II, до тех пор никогда не бывавший у Тютчевых, пожелал навестить поэта. Когда об этом сказали Тютчеву, он заметил, что это приводит его в большое смущение, так как будет крайне неделикатно, если он не умрет на другой же день после царского посещения. Острота его дошла до императора, и запланированный визит не состоялся.

(Тютчевиана. Эпиграфы, афоризмы, остроты Ф. И. Тютчева. М., 1922)

 

Великий графоман граф Дмитрий Иванович Хвостов любил жертвовать экземпляры своих стихотворений многими сотнями экземпляров, воображая, что пожертвования эти принесут пользу нравственную. Но выходило часто, что эти экземпляры получали назначение, далеко не способствовавшее делу просвещения. Так, например, граф пожертвовал несколько сот экземпляров своей поэмы на наводнение 1824 года, под названием: «Потоп Петрополя 7-го ноября 1824 года» в пользу Российской Американской Компании.

Все эти экземпляры были правлениями компании отосланы на остров Ситху для делания патронов.

(Бурнашев В. П. Наши чудодеи. СПб., 1875)

 

Последний анекдот актуален ныне как никогда...