Кейн

«Вот ведь придумала, глупый рыжик, слезы лить по живому. Правду мне говорили, рыжие - глупые. Вернусь я, обязательно вернусь. По другому быть не может. Я же пообещал тебе. Смерти нет, Иришка. Не для нас. Мы с тобой еще вместе состаримся. Лет через 50 ты будешь подтрунивать над моей лысиной и сердиться на мою забывчивость, а я – всегда буду говорить тебе, что ты ни капли не изменилась.

Все мне пора, целую, твой Леша.

Напишу сразу, как смогу.

10.12.1941»

Не смог. Это было последнее письмо.

Через два месяца пришла похоронка, но Ира ее так никогда не видела.

В тот день она прибежала к матери Алексея Ольге Ивановне. В комнате было тихо, слышно было как тикают часы на стене. Ольга Ивановна сидела прямо на стуле, сжав смятый листок в руке. Ее потемневшие впавшие глаза были сухи.

«Не верь, Ирочка, я знаю - он жив. Материнское сердце не обмануть. Он вернется».

И Ира не поверила похоронке. Стала ждать Лешу вместе с Ольгой Ивановной.

Закончилась война.

Летом сорок пятого года Ольга Ивановна вытащила из чемодана костюм Алексея с выпускного, погладила все его рубашки и повесила в шкаф. Купила четвертинку водки, выменяла на вещевом рынке американские консервы.

«Что же, придет Алексей, а у меня дома шаром покати, нечего на стол накрыть? Ну уж нет».

Пролетел сорок пятый, сорок шестой, сорок седьмой… В начале 50-х Ира тихонько выбросила старые американские консервы, заменив их на наши, потратив чуть не половину зарплаты. Ольга Ивановна подмены не заметила, да и слаба стала зрением. Она уже вышла на пенсию и вечерами часто сидела у окна, высматривая сына.

Так и умерла у окна, врачи сказали – сердце отказало.

Соседи, зная, как Ира ухаживала за Ольгой Ивановной, предложили забрать ее вещи. Она взяла только костюм Алексея, его рубашки и ту самую четвертинку водки.

Шли годы, пролетали десятилетия - шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые. Ушла в небытие великая страна. Промелькнули и девяностые. Для нее ничего не менялось. Ира ждала. Морщины избороздили лицо, седина сменила золото ее рыжих волос.

Последние годы здоровье Иры становилось все хуже и хуже. Она уже почти не выходила из дому.

Однажды хмурым декабрьским утром Ира достала из шкафа Лешин костюм, повесила аккуратно на спинку высокого стула. Сняла со стены его фотографию в рамочке, поставила на стол. Нарезала и положила на блюдце черного хлеба. Взяла из буфета две маленькие стопки. Открыла ту самую четвертинку водки и налила стопки почти до краев. Закрыла одну из них ломтиком хлеба.

Прилегла устало на кровать, умаявшись от нехитрых хлопот.

«Ну вот и все, Лешенька. Не дождалась тебя. Скоро и мне уходить. Полежу чуток и встану, помяну тебя напоследок».

В этот момент раздалась трель квартирного звонка.

Как Ира оказалась в прихожой, она даже не поняла, словно какая-то сила подняла и принесла ее сюда. Сердце стучало, словно прямо сейчас выпрыгнет из груди. Щелкнул дверной замок и дверь открылась. На пороге с букетом цветов стоял статный седой старик с такими знакомыми до боли глазами.

- Леша, ты?!

- Узнала, рыжая! Я вернулся, Ириш. Прости, моя хорошая, что так долго шел к тебе.

***

На следующий день волонтеры развозили старикам-инвалидам продукты, а баба Ира не ответила на звонки ни в дверь, ни по телефону. Квартиру вскрывали с участковым и понятыми, вызвали скорую помощь.

Врачи не понадобились. Ира лежала на кровати с закрытыми глазами и улыбалась.

Её здесь не было.

 

(Автор неизвестен)