Кольцевая Виктория
Короткий белый нестишок для бабушки
2 июн 2018
И.Г.
Ба! Моя неприкаянность в вечной дали от тебя обучила жить фантазиями. Тебя нет, но ты есть. Я ведь всегда угадывала генеральное направление твоего ворчанья. Нет, Ба, сигареты - это не повод, я и курить-то не умею. Это Наташкины, между прочим. И ты сама виновата, кто заставлял тебя при ней пыхтеть, как паровоз? А водочка? Не смеши, Ба: дезинфекция! А дети? Ты родила четверых детей от нашего незаконного деда - вдруг бы он нас бросил?! Это удача, что гражданка в паспортном столе записала тебя под его фамилией (а потом переутомилась и записала самого деда под чужой): "Проходите, мадам Криман, не держите очередь!" Когда наши уезжали, им не верили, что ты еврейка. Ты, шестьдесят лет прожившая с этой фамилией, забывшая польские молитвы и пичкавшая меня гоголь-моголем! Твое подозрительное имя не внушает доверия. Но знаешь, его теперь носит полсемьи, окрестились перед отъездом и стали Стасями. В костёле, Ба, где ж ещё? Не суетись, мы помним: слева-направо всею пятернёй. Ах, куда? Нет, Ба, не в Москву. В Москву теперь не ездят, даже на экскурсию.
О, ты умела уезжать! По первому зову, молчанию, невнятной паузе на том конце провода уже знала: надо поспешить. А Наташка никогда не умела тебя грамотно провожать. Всё бежала по перрону, размазывая слёзы, и бормотала: "Ненадолго, да?", точно ты нужна только ей. Она и сейчас не умеет прощаться: то за самолётом побежит, то за пароходом.
Ветер, Ба. Я тоже не люблю ветер, но умею противостоять. Мы тебя предупредить забыли, что две беды: молока нет нигде, и ветер. А ты же колобок, вот и покатилась. Самый смирный ветер, когда различима позёмка. Это только в "Зимних грёзах" позёмка - воплощенное зло: та-та-тара-трьям-трьям! Но Чайковский где жил-то? А мы тебя куда? Сибирь, Ба, прости. Но здесь так масштабно! Я уже тонула в Енисее. Не думаю, что глубоко, мы со спасателем не измеряли до упора. Зато разлив широкий: по-русски - Большая Вода. А пароходик крохотный. На нём Ленин в Шушенское плыл, туда другие не ходят. Да ты всегда сочувствовала революционерам! У, сколько в тебе намешано! Пухленькой гимназисточкой встречать с букетом государя, а после горевать, что Ленин мёрз в Сибири. Не больше нашего, заметька-ка, среди стольких-то дров! Ах, кедры... Ты не умеешь грызть орешки, их надо поперёк. А если надолбить побольше, ты испекла бы медовик? Нет, грецких не достать. Зато здесь чудный эвенкийский мёд от диких пчёл. О, Ба, да ты смутила всех соседей нездешним ароматом, и я зову их в гости. Соседи как соседи, не вздумай! - они здороваются так. И это просто ёмкие слова, победный финиш и выхлоп многотрудного дня. Что? Значит, ночи. Твои - другие. Для них мы выстраивались в куриный выводок, и сияющей квочкой ты вела нас показаться: пригнездились все! Птичий двор кудахтал, хлопал крыльями, и ты взлетала над бельевыми веревками, помахивая плетёной корзинкой: "Я на базар... за вишнями... вареники... верну-у-у-усь..."
А скоро ли вернешься? Я с тобой, так легче ждать. Люблю держаться за руку, прикрывая безымянным пальчиком выпуклую бежевую родинку на твоем запястье. Когда ты вертишь лаковую ручку швейной машинки, родинка неуловима. Я наблюдаю за ней, свернувшись клубочком в тесном фанерном футляре стрекочущей "Подоляночки". Из него неудобно выкарабкиваться на примерку, но ты придирчивая портниха, а мы не носим магазинных платьев. Я не ропщу. Жаль, не люблю вертеться как Наташка перед зеркалом, но мне приятно смаковать слова - шифон, кисейка, крепдешин, батист - такие невесомые на ощупь. Ты произносишь их как похвалу июню за улыбчивый черешневый вечер, который зазывает надеть мои простроченные восторги. Чуть позже от подружек я услышала "кримплен", подрубленный, что кора сухой осины. Нет, Ба, не наш фасон.
А у Наташки новый кавалер! "Тот ещё!" Я недоумеваю: как же "тот", когда другой? Ах, Ба, твои определенья... Мы скорбно рядышком сидим на лавке и, видимо, не станем кушать кашу, нас в очереди в молочном сразили насмерть. Такой погожий летний день, и столько мрачных происшествий: за городом горел автобус, у молодой особы выхватили сумку и не вернули, а в речке плавают загадочные палочки, и люди могут заболеть. А рыбы? Важнее рыбы, Ба, - не могут? А люди чем? Я думаю, что уколоться об острые концы злосчастных палочек. Всё это (надо же!) случилось в воскресенье, когда "тот" кавалер позвал Наташку в лес. Пожалуй, Ба, я б съела кашу... или погрызть твой валидол, тебе, похоже, он по вкусу? Гляди-ка: в нашу подворотню вошла охапка луговых ромашек и движется на нас - твои любимые, высокие, чуть пахнущие тиной. Однажды в Новый год вот так нежданно к нам забрёл худющий, но весёлый Дед Мороз, из влажного заплечного мешка достал "Шампанское". Мы Деда быстренько усыновили, чтоб выстрелить "Шампанским". Он забубнил заученную речь: "Наш дорогой Иван Михалыч! Вас поздравляет..." Ну, неважно, я не помню. Мы не смутились, только уточнили: наш - Николай Иваныч! нет? Раиса - ниже в списке - тоже нет? Мы перебрали всех своих, потом нашли бутылку для Иван Михалыча и проводили Деда за калитку. Наташка ни за что не ошибётся, она несёт лужок для нас с тобой! Ой-й-й, про инфаркт потом, сначала кашу, Ба!
Давай-ка понемножечку с дороги? Мы столько мёрзли в пути. Я быстро захмелею и расскажу тебе такое про себя... Пьянеть - ещё не признак, мы не слабей тебя, но водка стала хуже: нет советской власти, нет правды на свете. Ты назовешь меня, возможно, "тою девочкой", но я не стану запивать. Со справочкой? Ах, "девочка со справочкой", ещё какие будут наблюдения? Я, к слову, Ба, протёрла пальцем лоб, пытаясь разгадать, с какою справочкой: из тюрьмы? из клиники? из реввоенсовета о благонадёжности? Твоя шляхетность облупилась, как эмаль с родового герба. Да не сверкай глазами! Согласна: гораздо благородней перешивать остатки крепдешина, чем продавать доверчивым селянам многотиражные кофтёнки "от кутюр" - так часто промышляют пани. Как хорошо, что ты не пани, а мадам!
Ба, весело, что нас так много у тебя? И ты забавно путаешься в именах, решая, кого отправить в булочную. Я знаю: остановишься на мне, хотя начнёшь с Наташки. Так хочется порою подсказать: меня зовут... Но ты не слушаешь, перечисляешь. Мне это, к слову, в жизни помогло, буквально закалило. Мой неопределенный образ, как видно, навевает людям давние воспоминанья - они зовут меня по-разному, а я запоминаю, чтоб вовремя найтись и не обидеть невниманьем. Сложней всего откликнуться на "Маргариту", мгновенно приподнять свой скромный вид до уровня загадочного звука и донести анфас в хорошем соответствии. Но все решительно наоборот: чуть оттопыренной нижней губой я закусываю приступ смеха и оборачиваю навстречу зову чёртиков в глазах. А это доктор, между прочим: "Так, Маргарита, что у нас болит?" Хоть бы уж психиатр, тогда понятно...
Когда мне в жизни выпал стих строить дома, я часто думала: любое помещенье, будь то жильё или присутственное место, замечательно возможностью выхода. Оттого ли так вольно жилось с тобой, что от двора нас отделяла остеклённая дверь. Мир был доступен и обжит. Он весело вламывался в дом гурьбой детей, заскакивал суетливой соседской продразвёрсткой, входил печалями и радостями наших друзей, жалобно стучался осенью и нагло врывался весной. Всё потому, Ба, что оборотная сторона простого выхода - свободный вход. Не в дом - в тебя. Мне только в дом войти обычно не хватало, хотелось втиснуться в твои колени, засунуть в шею нос, пригреться, разомлеть, и, засыпая, уточнить: "Ведь ты меня сильнее любишь, чем Наташку?"
С тех пор как расстоянье между нами измеряется скорей глубиной пласта, чем длиной дорог, скорее скоростью мысли, чем скоростью звука в проводах, я стала забывать твой запах и твой голос, Ба. Но научилась встречать тебя на той стороне забрызганных непогодой улиц, в дверях выдыхающих на двор дурман подсолнечного масла и развесной вермишели бакалейных лавчонок, в газетных киосках с привкусом табака, где все "известия", как и в недавнем прошлом, про одно. И это одно, сменяясь другим, не интересует меня по-прежнему. Приступы подобной шизофрении бывали со мной и раньше, когда, начитавшись Бальзака, я встречала на вороватых ступеньках полуподвальных ломбардиков Гобсека, а в благообразном сухоньком стекольщике, мелькавшем у нашей двери в застиранной полотняной паре, подозревала папашу Горио. Мне было весело брести за ними, не замечая сутолоки на улицах, но заглядевшись в витрины, я упускала их из виду, не заботясь о бесприютности моих фантомов в чужом квартале. А ты сама растворяешься в воздухе, и беспомощное запоздалое "Ба!" падает камнем в лужу и сыреет до Рождества, до дня твоего рожденья, когда тебе уже не скрыться от моей, Наташкиной, от нашей детской настырности, не позволяющей уединиться. Какое Рождество, когда рожденье? И что рожденье, если Рождество? Для нас одно проистекает из другого: не будь - и не было б.
Не знаю, чем тебя порадовать сегодня. Нет ничего такого, что бы... впрочем, мы все заметно располнели. Ты правда рада, Ба?
дек. 2003
Почитайте стихи автора
Наиболее популярные стихи на поэмбуке