Скаредов Алексей

Практика Наябинги является стуком самого сердца растафарианских коммун и вершиной всех их ритуалов. Этот африкано-ямайский праздник включает в себя игру на барабанах, пение, танцы, псалмопение, чтение поэм и речей и основан на том общем, что, согласно изречению Соломона, есть у каждого с каждым.

 

Наябинги (Nyabinghi) — на Ямайке это слово означает; «смерть всем белым и черным угнетателям». Исторически это восточно-африканское движение сопротивления колониальным властям, возникшее в 50-е гг. XIX в. Кроме того,Наябинги называют большие раста-собрания духовного характера. Таким образом раста отмечают следующие праздники: коронацию Его Императорского Величества Хайле Селассие I (2 ноября), его церемониальный день рождения (6 января), его визит на Ямайку (21—25 апреля 1966 г.), личный день рождения Его Величества (23июля 1892 г.), отмену рабства (1 августа) и день рождения Маркуса Гарви (17августа).

Под мостом через Белую реку в Очо Райос, городе восьми рек, готовится большое празднование Наябинги. Иногда его называют «прославлением спасения»,или церемонией, в которой африканский «ритм сердца», а также псалмопение и музыка барабанов образуют неразрывную связь. Раста относятся к На-ябинги как к церковной службе. Эта священная церемония — «Растафарианская церковь», как кто-то сказал, — может длиться несколько дней и даже больше, как правило,согласно календарю растафарианских празднований. Подобное событие может прославлять день рождения Хайле Селассие, 23 июля; его коронацию, ноябрь 1930,или его визит на Ямайку в апреле 1966. С другой стороны, церемония Наябинги может произойти когда угодно, если предоставляется случай прославить «Высочайшего».

Хотя празднование является светлым, жизнеутверждающим, в ритуале Наябингивсегда появляется разделяемое всеми чувство душевного мрака, восходящее к воспоминаниям о временах рабства или эпохе страданий, когда колониальные власти запретили барабаны. Здесь, в безошибочных «риддимах» кожаных барабанов буру,рушится власть старого мира, падает Вавилон, сраженный псалмопением,ритмическими вариациями и веселием сердца. Но даже при прославлении спасения тьма остается тьмой.

Откуда тьма нашла на человечество? Что это, козни дьявола? Незрелость или, как говорят, дурное семя? Кебра Нагаст предполагает обе эти возможности, ее интерпретация такова, что существование зла — это и случай, и свободный выбор.Выбор — быть «в радости или в блюзе», как однажды подметил Зигги Марли.

Послание Боба Марли относительно этой главной в празднике Наябинги идеи мы слышали во многих его песнях, и многое он сказал в своих интервью. «Из тьмы должен родиться свет», — спел он. «И если твоя ночь обратится в день, / убегут от тебя много людей». И еще: «Дьяволы — это реальные люди, а капитализм и пенализм — это типы дьяволизма и дракулизма». Все это вторгается в сознание вовремя празднования Наябинги. В воздухе парят ангелы, на земле пляшут дьяволы, в голове теснятся видения рая и ада:

Думаешь, что ты в раю, но живешь ты в аду.

О, время расскажет, только время расскажет…

Эта ночь наполнена звуками барабанов, треском костра, разговорами людей,журчанием воды, потоком транспорта и всеми привычными звуками ночи — плачем детей, гулом радио, морским прибоем. Ибо Белая река в этом месте вливается в море, а мы как раз расположились на излучине, за которой река сталкивается с морскими волнами, меняя свою сладость на соль.

Ораторы возникают на передвижной сцене под аркой моста.

Внезапно перед толпой появляется старый дрэдлок-раста; он стучит своей клюкой,чтобы заглушить беспорядочный стук барабанов Наябинги. На какое-то мгновение слышен только треск огня, треск горящей древесины. Ползущий дым образует синее облако, которое смешивается с туманом, поднимающимся от реки. Картина совершенно ирреальная.

Старик Дрэд читает поэму, в конце каждой строки отбивая такт своим узорчатым жезлом Наябинги:

Из страны туманов и больших дождей

Появился пират, Генри Морган,

В глазах его холодное серое небо,

И вот он грядет, Страшный суд…

Сначала дождь, потом тростник,

Сначала птица, после дождь,

Но прежде птицы был Ковчег,

И Страшный суд грядет…

Сюда, мои дети, бросайте свои пиратские книги,

Идите ко мне и учите правду.

Глаз к глазу, зуб к зубу,

Одолейте одноглазых однозубых пиратов.

Грядет на них Страшный суд…

Он закончил, встряхнув волосами, спутанными как старый серый мох. Его глаза были обрамлены огнем, и языки пламени Наябинги лизали пятки его босых ног. Он сошел со сцены, и его место занял юноша, одиннадцатилетний раста, чье милое личико сияло при свете огня, пожирающего бревна.

Появляется огненный танцор. Его облизывают языки пламени. Затем он падает на сцену, катится, снова вскакивает и изрыгает огонь, рассыпая голубые змейки у своих ног. Он берет пламя на руки, окунает туда голову и шею. Затем он отпрыгивает, загораясь как римская свечка, чтобы снова вернуться, галантный и угодливый, но весь обтекающий речной водой. Вот он заливает себе в глотку белый ром и зажигает свой язык как фитиль, бегая среди толпы и извергая пламя, как дракон.

Молодой раста на сцене ждет, пока закончатся эти дурачества с огнем, в то время как танцор, стоя посреди редких аплодисментов, укрощает огонь. Он изображает Страшный суд, мажет себя, как во времена Исайи, Иеремии, Даниила.

Теперь настала очередь молодого. Тряхнув своими дрэдами, он запел:

Пришел я и сыграл на десяти струнах среди Наябинги,

Я шел средь людей, которые живут не ввысь,но живут вниз,

Я шел среди лживой братии, среди волков в овечьих шкурах;

Людей, что носят бороду и дрэдлоки, но обликом походят на незнакомца.

Я знаю, разные есть дети Джа, много у них форм и размеров,

И высокий человек или низкий, не имеет значения.

Но я видел кровь моего поколения на губах этих лживых праведников.

Лжепророки сейчас среди нас.

Правда наша в том, чтобы знать их и говорить о них,

Петь о них, ибо знает тот, кто чувствует,

А тот, кто не чувствует, тот не может знать.

Так пророк наш Боб Марли возвестил:

«Твой лучший друг может стать худшим врагом, а худший враг — лучшим другом».

Слушайте, братия, и оглядитесь вокруг себя.

Нет ли средь нас того, кто пьет кровь как вампир?

Слышите, как он посасывает, слышите, как капает кровь?

Когда он закончил, под мостом настала тишина. Барабаны остановились, все разговоры стихли. Воцарилась ночь. Юноша стоял робкий и кроткий. Люди дивились на него, словно пытаясь понять, как такой молодой человек способен к такому сопониманию.

Следующий, кто должен был выступить на передвижной сцене, — человек средних лет, одетый в эфиопское одеяние. Говорили, что этот человек — певец из прошлого. Вот он начал скандировать свои стихи, и барабаны пошли за ним,подхватив ритм. Акете, фунде, бас. Так, так, так. Га-бонг, га-бонг, га-бонг.Бум, бум, бум.

Одетый в робу поет знакомую мелодию:

Я родился и вырос в гетто,

Узнал, что корова прыгает через луну

И что каша убегает вместе с ложкой.

Где моя культура, где моя культура,

Где моя культура?

Китаец идет из Китая,

Индиец принадлежит Индии,

Белый человек идет из Европы.

Но я, эфиоп, я здесь,

И где моя культура?

Я родился и вырос в гетто,

Узнал, что корова прыгает через луну

И что каша убегает вместе с ложкой.

Где моя культура, где моя культура?

Как правило, американцу не позволено слышать ничего из этого, как и европейцу или азиату. Это чисто африканские дела. В некоторых внутренних кругах раста-движения только дрэдлоков (и даже не «болдхэ-дов», или людей с короткой стрижкой, как их все еще называют) допускают в священный круг, или «скинию»,которая обычно представляет из себя бамбуковое или соломенное строение.

Эрни, «болдхэд», подошел ко мне и сказал:

— Там, в джунглях, прическа дрэдлок — это ковчег спасения. Ты можешь увидеть там людей, на которых нет ничего, кроме соломенной набедренной повязки, да еще кувшин с водой через плечо. Однажды я появился на Наябинги, где мне было сказано одним дрэдлоком: «Если ты любишь Я, дай жить Я». Это означало, что хотяя и раста, но поскольку не ношу дрэдлоков, то не принадлежу к их братии. Я слышал, как люди говорили, что они не хотят видеть на церемонии никаких «цветных людей», только черных раста с дрэдлоками.

Эрни продолжал:

— Джа не создавал только одну породу рыб в море. Со дня творения все создания имеют разный цвет. Вот как я вижу все это. Дрэдов и так много в этом деле.

Затем, сделав глоток имбирного пива, он сказал:

— Знаешь, есть сельские дрэды, люди холмов. Это по большей части старики раста,одеваются они в простые одежды, как я или ты. Давно уже мы называем их«разбойниками», потому что смотрятся они очень круто. Я думаю, им тоже приходится жить вопреки всем ярлыкам, которые на них навешали.

Затем есть еще Наябинги-дрэды, живут они высоко на холмах и ничего, как правило, не носят, кроме набедренной повязки. Они не хотят быть частью других людей; держатся только своих. Они не пользуются даже посудой, сделанной людьми,еду готовят только на костре, едят только то, что им дает природа.

Он сделал последний глоток из своей банки имбирного пива:

— Бобошанти, знаешь, закутывают голову, они похожи на людей с Ближнего Востока.Они — серьезные дрэды и хорошие работники, ты это знаешь, наверное. Их не интересует регги и даже эти Наябинги. Обычно Бобо группируются вместе и держат свой совет. Но никого они к себе не допускают. Ты можешь видеть их на дороге,как они несут соломенные метлы и веники, которые они продают. Но они никого не беспокоят — и никто не беспокоит их.

Все знают, что Бобо умеет держать себя в руках, поэтому не стоит задевать его.Эрни засмеялся и добавил:

— Раста столько же типов, сколько камыша, что растет по берегу реки. Есть болдхэд-раста, как я. Есть белый раста, как ты. Есть корневой раста —понимаешь, что я имею в виду? Просто люди земли, которые хранят веру, но неверят ни в какие церемонии, или псалмы, или в Библию. Есть конго-дрэды икопты-дрэды. Но все они исходят из одного, и это одно проходит через одноместо, сердце.

Сейчас на сцене другой оратор. Это женщина с тюрбаном на голове и в длинной африканской робе, укрывающей ее до пят. Она очень милая и выглядит как Нефертити. Она начинает говорить взахлеб, двигая в воздухе руками, которые становятся похожи на быстрых коричнево-золотых бабочек:

— Так много есть чего сказать, пел Боб Марли, и я это тоже сейчас скажу. Так много есть чего сказать. Я знаю, что Боб говорил правду, но я тоже знаю своим сердцем, что каждый мужчина, каждая женщина или ребенок должен сказать, что должен. И вот моя дитя-тя спрашивает меня: «Мама, а какой адрес у Джа?» И я стала размышлять над этим, но у меня нет ответа, который еще не знает мой ребенок. Так что же я ей ответила? А что бы ответили вы? Где Джа живет сейчас,мои братья и сестры? Затем, прошлым вечером, моя маленькая пришла ко мне с больными зубами, и тут наконец я увидела ответ и сказала; «Там, прямо там Джа и живет!», и маленькая моя узнала свет этой правды. Но затем она снова спросила меня: «Мама, а что значит быть мертвой?» И вот сейчас я отвечаю ей теми словами, которые говорил Боб: некоторые живые как мертвые, а некоторые мертвые как живые. Вот так оно и есть, я сказала ей. И это маленькое мое дитя, четырех с половиной лет, уже может отличать правду от лжи, поэтому мне нечего скрывать от нее — и зачем мне это делать? Братья и сестры, рассказывайте все своим детям, учите их хорошо, всегда говорите им правду. Наше будущее лежит в ответах на их вопросы.

Она закончила и раздался взрыв аплодисментов.

Великим даром Соломона людям было его наставление, что мудрость исходит изправды, а правда исходит изо рта. Следовательно, человек должен быть честен поотношению к этой правде. На Ямайке слово человека — закон. Один человек выразил это в следующей фразе: «Слова мягче, чем масло, нежнее, чем сливки». Народный вариант слов Библии таков: «мед работает лучше, чем уксус». Все слова, сладкие как мед и мягкие как масло, должны быть сказаны с величайшей осторожностью.

Мы в одном из баров северного побережья острова, их называют так-шопы, потомучто они, как правило, подпирают холм, утопая в его зелени. Рано утром, когда еще поднимается туман, можно видеть, как седовласые старики, как и в те времена, когда в ходу еще были шиллинги и пенсы, задумчиво бредут навстречу жаре, походкой слегка набекрень – «слишком крепкий ром», говорят они своими громкими нескладными голосами.

Я попиваю «натурально сваренное» пиво Supligen — судя по всему, здоровый напиток, производимый из солода. Рядом со мной сидит дрэдлок. А рядом с ним —человек, который утверждает, что он тоже был дрэдом, но его патлы остригли в семидесятые, когда «Вавилон расставил дорожные патрули и стриг всем дрэды».

Я спросил, часто ли они встречались, парикмахеры среди дорожного патруля, на что болдхэд-раста ответил:

— Да, мон, это было часто. Вавилон разозлился на нас, хотел убрать нас с улицы,с острова, хотел со свету сжить. Так мы сказали, о’кей, Вавилон, нам дрэды ненужны. Пойду я все равно своей дорогой, но для величия моего дрэды мне непонадобятся.

Дрэдлок, сидящий рядом со мной, улыбается, но не делает никаких замечаний. Онпотягивает теплый Red Strip. Его лицо серьезно, глаза улыбаются. Болдхэдзамечает мой интерес и продолжает комментировать:

— Это в Библии сказано: храни свое сердце, не одеяния.

Он подносит к губам свой Ting, зеленую бутылку цитрусового лимонада. Затемдостает из-за уха хаба-рик сигареты Craven A и зажигает его. Глубокозатягиваясь, он шумно выпускает дым.

— Да, — говорит он, — мир меняется, но остается все тем же.

- Что должно случиться, то случится, — говорю я ему.

- Да, моy. Ты много слышишь теперь о внешнем мире, внутреннем мире, и обо всемэтом. Но в этом мире есть только один мир.

Он тронул свой лоб и засмеялся. Дрэд, попивающий маленькими глоточками RedStripe, снова улыбнулся.

Снаружи бара остановился автомобиль, и водитель на пронзительной патве закричална дрэдлока, который медленно повернул голову, чтобы взглянуть на кричащего. Непереставая улыбаться, он покинул бар и пошел к своейполуржавой-полуперекрашенной русской «Ладе», которая его поджидала.

Этот растаман был невысокого роста, но выглядел очень сильным. Еговолосы-дрэды, свисающие до плеч, были завязаны назад тесемкой так, чтооткрывали его лицо и затылок. Он легко скользнул в открытую дверь «Лады».

«Отлично, Рагга», — сказал болдхэд, пока дверь не закрылась и «Лада» непокатилась, кренясь и изрыгая свой зловонный темно-синий выхлоп, что оседал напридорожных банановых листьях.

Я заметил, что раста почти допил свое пиво.

Повернувшись к болдхэду, я заметил, что он захаба-рил свою сигарету. Ещеоставалась одна четверть хаба-рика плюс фильтр — все, что он положил за ухо. НаЯмайке ничего не тратится впустую. Если пиво Red Stripe стоит на стойкенедопитым, значит, человек обязательно вернется и допьет его — что он и сделал,когда я уже собрался уходить.

Болдхэд заметил:

— Все эти мозги, мон, мозги тех астронавтов, на те звезды послали.

Он улыбнулся, огласив бар громким хохотом.

— Мозги их, — повторил он подчеркнуто, — мозги их там.

Мне не требовалось вести беседу — человек был уже хорошенько пьян, и он сампродолжил:

— Человек сотворил себе разрушение своими мозгами. Ни одна вещь тут не новая,все что есть, все это было со дня творения. Зависть к тщете со дней Каина,суета сует со дней Соломона. Каждая малая вещь, говорю я тебе.

Где-то позади нас раздался крик. Взвизгнули тормоза. Автобус, слишкомприжимаясь к обочине, прижал велосипедиста, который вылетел из седла.

Автобус остановился, из него вышли пассажиры. Велосипедист лежал на дороге,велосипед — рядом с ним. Связка бананов, которую велосипедист вез на голове,была рассыпана по всей дороге.

Я увидел, как водитель автобуса вышел и помог велосипедисту встать на ноги.Водитель говорил: «Извини, извини, Натти», ибо велосипедист был растама-ном смаленькими узловатыми дрэдами, торчащими во все стороны. Казалось, что он,дрэдлок, смирился. Он залез на велосипед с помощью водителя.

— Не поранился, мон? — спросил водитель. Он покачал головой.

— Все в порядке, мон.

Пассажиры автобуса собрали его бананы, которые он весьма артистично развесил повсему рулю и нажал на педали.

Инцидент был исчерпан — все произошло за минуту. Автобус снова встал на своймаршрут — водитель с клацаньем переключил скорости, и автобус поехал по дороге.

Я вернулся в бар. Улыбчивый растаман вернулся допить свое пиво. Болдхэд встализ-за своей стойки.

Он выдал лишь один убийственный комментарий:

— Слова во рту человека мягче, чем масло, нежнее, чем сливки.

— Да, мон, — сказал я ему.

Автобус с противоположной стороны дороги остановился на остановке напротивбара. Болдхэд, приодетый специально на работу, в сияющих коричневых ботинках ихрустящих проглаженных брюках, запрыгнул в автобус, схватившись за блестящийпоручень. Автобус тяжеловесно разворачивался, чтобы ехать в Очо Райос, и одинчеловек, с которым я как-то убивал время, пристально смотрел на меня без слов,но взгляд его, казалось, говорил: «А ведь я тебя знаю».

И автобус скрылся за углом.

Я закончил свой Supligen. Растаман, все еще попивая пиво, посмотрел в моемнаправлении, потом повернул голову в другом. Все это время с лица его несходила улыбка большого кота.

Я заплатил за свое пиво и предложил заплатить за пиво растамана. Небольшой знакуважения — в обмен на его жизнеутверждающую улыбку. Он кивнул в знак согласия —улыбка оставалась все такой же.

— Видел ли эту аварию, которая только что случилась? — спросил я его, собираясьуходить.

— Да, видел.

Растаман явно оценивал меня, глядя сощуренными глазами, которые контрастировалис его открытой улыбкой.

- В Америке, – ясказал ему, – дело могло закончиться судебной тяжбой –пятиминутный инцидент мог растянуться на пять лет.

- Видишь ли, – ответил он, допив последний глоток пива, – этот человек непострадал.

- Правда. В Америке, однако, он затеял бы большой судебный процесс.Велосипедист мог бы стать богатым, а водитель автобуса, скорее всего, потерялбы работу. Так или иначе, автобусная линия должна было платить. Но это зщанялобы годы, чтобы все установить.

- Я знаю эти бега,- заметил растаман. – Здесь, на Ямайке, разговор ведетсягладко. Что только что сказал тот человек? Мягче, чем масло, нежнее, чемсливки.

- В Америке, мы говорим: «Слова ничего не стоят».

- Когда говоришь приятно, мон, ты делаешь приятно всем, кто вокруг. Даешьсчастье каждому. Слова чего-то стоят, мон. Водитель сказал: «Извини меня,извини». Он сделал так, что чувства встали на место. С ним теперь все впорядке.

И он расплылся в улыбке.

Он встал и в знак прощания шутливо стукнул меня по плечу костяшками пальцев.Затем, закинув небольшой рюкзак за спину, коснулся моей руки. «Легче, брат» –сказал он и вышел. Я смотрел, как он исчезает за углом.

 

(Источник - ЖЖ, Natalia Sakhno)