Карпов Андрей

«Смотри, как птица, голову склонив,

поёт на ветке грустное без грусти,

и как пушисты почки старых ив,

и как упрямы избы в захолустье…» (Полина Орынянская «Грустное без грусти»)

 

Поэзия пытается нам что-то сказать. Она нас тормошит: «Смотри!» – и мы смотрим. Мы получаем послание, отправленное поэтом. Вступаем в диалог. Нам – слово, от нас – реакция. Поэт нажимает на клавишу, и звучит звук, на который откликается наша душа.

 

А ведь можно использовать и другой образ. Поэт дёргает за ниточку, а мы откликаемся. Наша реакция в какой-то мере прогнозируема. А это значит, что нами можно управлять. Поэт превращается в кукловода. Наши эмоции – что-то вроде дохода, полученного путем манипуляции.

Или ещё один образ. Поэт нас не эксплуатирует, а пробуждает. Он – пророк. Его стихи зовут, выводят читателя-слушателя на новый уровень (сознания или эмоциональности).

 

Обязательно ли всё это? Можно ли стихи изолировать от реакции? Избавить поэта от социальной роли пророка-тормошителя-кукловода? Оставить его с поэзией тет-а-тет?

 

Так родилась концепция чистого искусства – «искусства для искусства». Художник может нарисовать прекрасный пейзаж, композитор – сочинить музыку, используя гармонические созвучия, ну и поэт – производит свой стих именно как произведение искусства. Эту программу можно увидеть в стихотворении «Поэзия» Фёдора Тютчева:

 

Среди громов, среди огней,

Среди клокочущих страстей,

В стихийном, пламенном раздоре,

Она с небес слетает к нам —

Небесная к земным сынам,

С лазурной ясностью во взоре —

И на бунтующее море

Льет примирительный елей.

 

К направлению «чистого искусства» наряду с Тютчевым у нас причисляют Афанасия Фета. И вот, пожалуй, самый хрестоматийный пример:

 

Шёпот, робкое дыханье,

Трели соловья

Серебро и колыханье

Сонного ручья

Свет ночной, ночные тени

Тени без конца,

Ряд волшебных изменений

Милого лица,

В дымных тучках пурпур розы,

Отблеск янтаря,

И лобзания, и слёзы,

И заря, заря!..

 

На Западе акцент ставился немного иначе. Поль Валери в своей статье «Чистая поэзия» говорит, что данный термин он использует так же, как мы говорим «чистая вода», то есть вода без примесей. Применительно к поэзии это означает, что стих стремится быть от и до поэтическим текстом, а то, что не поэтическое, должно быть из него элиминировано. Это, конечно, недостижимый идеал. Но – во всяком случае – несомненно заданное направление. Предвестником чистой поэзии можно считать Эдгара По, мастерски оттачивающего выразительность своих произведений. Классическим же примером является Шарль Бодлер.

 

Туманы и дожди

 

И осень позднюю и грязную весну

Я воспевать люблю: они влекут ко сну

Больную грудь и мозг какой-то тайной силой,

Окутав саваном туманов и могилой.

 

Поля безбрежные, осенних бурь игра,

Всю ночь хрипящие под ветром флюгера

Дороже мне весны; о вас мой дух мечтает,

Он крылья ворона во мраке распластает.

 

Осыпан инея холодной пеленой,

Пронизан сладостью напевов погребальных,

Он любит созерцать, исполнен грез печальных,

 

Царица бледная, бесцветный сумрак твой!

Иль в ночь безлунную тоску тревоги тайной

Забыть в объятиях любви, всегда случайной!

 

«Цветы зла» Бодлера, разумеется, никак нельзя назвать «примирительным елеем». От них идёт тяжелый запах декаданса (упадка, разложения). Но в то же время в подобных стихах можно найти и определённую общность с русским чистым искусством – это художественная отстранённость. Ведь, в сущности, предмет может быть любым, если значение имеет лишь поэтическая выразительность.

Вот, к примеру, стихотворение Жана Кокто «Смерть адмирала»

 

Мыльная пена.

Брызги.

Грохот.

Ярость. Взбесившейся лошади хохот,

Лошади, убегающей от брадобрея…

Руки — настурции в пламени жарком,

Кровь голубицы, бледные лица

Мумий. Последний залп батареи.

И адмирал, на мостике стоя,

Медленно опускается, как занавес в театре,

И берег аплодирует, вдали чернея.

 

Выразительность тут явно доминирует над содержанием. Если двигаться в эту сторону дальше, то можно выйти к экспериментам Велимира Хлебникова:

 

Вечер. Тени.

Сени. Лени.

Мы сидели, вечер пья.

В каждом глазе - бег оленя

В каждом взоре - лет копья.

И когда на закате кипела вселенская ярь,

Из лавчонки вылетел мальчонка,

Провожаемый возгласом:"Жарь!"

И скорее справа, чем правый,

Я был более слово, чем слева.

 

Ещё дальше – знаменитое «Дыр бул щыл» Алексея Крученых, когда семантики вообще уже не остаётся. Это, так сказать, чистая поэзия в пределе. Но она интересна читателю только как эксперимент – как логическое (или эстетическое) упражнение. Чистую поэзию (чистое искусство) можно цитировать, но это будет «цитата от ума», а не «цитата от души».

 

Нам всё-таки нужно, чтобы частичка нашей души входила в резонанс с клавишей, нажатой поэтом. Мы нуждаемся, чтобы нас подёргали. Душа застаивается, а поэзия заставляет её двигаться, и это благо. Просто смотреть и скучно, и бесполезно. Нам нужно сопереживать, выстраивая мостик от того, что видит и о чем говорит поэт, к самому поэту, а от него к себе. Как, например, это происходит со стихом «На уровне ласточек» Алёны Бабанской.

 

На уровне ласточек – щебет и свист –

Висит небосклон, беззаботен и чист,

Висит небосклон, благосклонен,

Светило катая в ладони,

Как будто по блюдцу с лазурной каймой,

А мы, позабыв о юдоли земной,

Лежим на российской равнине,

Вплетённые в запах полыни.

Лежим и глядим в голубой небосвод,

Как в нём невесомое время плывёт.

А, ежели будем, как дети,

То, может, оно не заметит

В цветочном ковре – свысока? с высоты?

Подумает, может, мы тоже – цветы

С обычной цветочной судьбой:

Стеречь небосвод голубой.

 

Больше хороших стихов в ТГ-канале ЕЖЕДНЕВНИК ПОЭЗИИ