Карпов Андрей

Когда молния разрывает небо и над головою из края в край прокатывается гром, мало кто может остаться равнодушным. Гроза – слишком громкое и яркое событие, чтобы пройти незамеченной. Гроза – это вызов. Кто-то её боится, кто-то ждёт с восторгом, но в любом случае возникает эффект сопоставления масштабов: к маленькому человеку приходит большой мир. Величие мира являет себя.

 

Естественно, что душа поэта отзывается на эту манифестацию. Но отзываться она может по-разному. В стихотворном пространстве у разных авторов возникают различные образы грозы.

 

Вот, например, у Павла Когана (1918-1942):

 

Косым, стремительным углом

И ветром, режущим глаза,

Переломившейся ветлой

На землю падала гроза.

И, громом возвестив весну,

Она звенела по траве,

С размаху вышибая дверь

В стремительность и крутизну.

И вниз. К обрыву. Под уклон.

К воде. К беседке из надежд,

Где столько вымокло одежд,

Надежд и песен утекло.

Далеко, может быть, в края,

Где девушка живет моя.

Но, сосен мирные ряды

Высокой силой раскачав,

Вдруг задохнулась и в кусты

Упала выводком галчат.

И люди вышли из квартир,

Устало высохла трава.

И снова тишь.

И снова мир.

Как равнодушье, как овал.

Я с детства не любил овал!

Я с детства угол рисовал!

(1936)

 

Поэт как бы сопровождает грозу. Он с ней на одной волне. Стих собирает события, связанные с грозой, выстраивая их во временной ряд – с самого начала буйства стихии до её полного истощения.

 

В результате гроза проходит не только через городок автора, но и через его душу. Он испытывает сначала эмоциональный подъём, а потом спад. Мир, в котором гроза уже закончилась, кажется скучным, бессобытийным. Гроза задаёт масштаб, который явно больше обыденности. Величие происходящего отбрасывает отблеск на душу поэта. Она воспаряет, а потом – всё заканчивается, и это обидно.

 

Коган противопоставляет геометрию грозы (угол) геометрии повседневности, чуть ли не мещанства (овалу). И сам выбирает угол. Последние строки –

 

Я с детства не любил овал!

Я с детства угол рисовал! –

 

стали крылатыми, вошли в отечественный фонд цитат. Интересно, что Коган пишет «с детства» в 18 лет. Детство только-только кончилось, жизненного опыта накопиться ещё не могло, но как же авторитетно это у него проговаривается…

 

Совсем другая гроза у Петра Семынина (1909-1983)

 

Вначале тополь кинулся к окну,

Прося пустить его, как деда, в кухню,

Когда, в три неба молнию загнув,

Косматый гром над самым домом ухнул.

 

Потом и небо, и земля, и день,

И всё, что мчалось мглы и воя комом, —

Вдруг захлебнулось в яростной воде,

Ударившей из медных трещин грома.

 

И только старый тополь за окном,

Один, как Ной, оставшись во вселенной,

Едва прикрыт бобыльим зипуном,

Просился в кухню, кланяясь смятенно.

 

Оттуда пахло хлебной тишиной,

И небоглазый — лет пяти — мальчонка,

Бесштанный, перепачканный золой,

На подоконнике сидел тихонько.

 

Он улыбался смутно, как во сне.

Потом привстал и тоненькой рукою

Отдёрнул вниз задвижку на окне

И распахнул его навстречу вою.

 

Вот это было весело, когда

Совсем-совсем озябший старый тополь

Ввалился в кухню, испугав кота,

И — весь в дожде — залопотал, захлопал.

 

Но мальчика, промокшего до пят,

Уже в постель тащила мать, ругая.

А буря, злясь, что хлещет невпопад,

Над кухней грохотала не смолкая.

 

(1946)

 

Тут нет никакого слияния со стихией. Наоборот, существует барьер: гроза там, за окном. Там зона бедствия, а дома спокойно, дом – это убежище.

 

Главный герой стихотворения – мальчик – настолько уверен в безопасности стен своего дома, что придумывает историю о тополе, нуждающемся в спасении. И в этой истории он совершает свой подвиг – открывает окно, чтобы впустить в укрытие этого нового беженца от грозы (первым был его дед, который пришёл в самом начале).

 

Если стихотворение Когана описательно – там нет другого сюжета, кроме самой грозы, то у Семынина стих – это приключения людей. Гроза – лишь фон, даже не один из персонажей. Стихотворение получилось камерным – всё действие помещается на кухне, чуть ли не на её подоконнике. Никакого масштаба, никакого величия. Но при этом стихотворение оставляет светлое и лёгкое впечатление. У мальчика всё получилось. Он – настоящий герой. Тогда как у Когана стих вышел конфликтным и проблемным.

 

Третья гроза – Льва Озерова (1914-1996) – вообще никак не пересекается с миром людей. Связь существует разве что через название. Стих называется «Северная гравюра». Так и видишь эту гравюру – в черно-серебряных тонах: лось, застывший среди ночного леса.

 

Ветвистый лось стоял на косогоре,

Прислушиваясь к шелестам лесным.

Тропа в кустах вилась, как узкий дым,

И тучи шли,

И ветер, с ними споря,

Деревья пригибал к земле.

И лось

Стоял внимательный

И думал: что стряслось?

Он весь напрягся:

Леса шелестенье

Дразнило зверя чуткое терпенье.

Но он стоял.

И спорили с кустом

Его рога.

И в воздухе пустом

Раздался гром,

Пространством повторенный.

Залепетали листьями кусты,

И на мгновенье вековые кроны

Явились, просияв, из темноты.

А лось стоял,

Раскинув гордо ноги.

Он видел молний горные дороги,

Он ждал, он видел небо над собой

И всматривался, будто он впервые

Глядел на мир,

И забирал губой

На свежих листьях капли дождевые.

 

Мне часто вспоминался этот лось,

Внимательный, стоял он на дороге.

В нем так могуче и законченно сплелось

Спокойствие с готовностью к тревоге.

 

(1938)

 

Замерший (между спокойствием и тревогой) лось – вполне живой. Может быть, поэт описывает своё впечатление действительно от увиденной гравюры; может быть, он обрисовал эту картинку словами и вдруг увидел параллель – такое вполне могло быть висящим на стене изображением; это неважно, лось всё равно живой. Он, раздувая ноздри и поводя ухом, слушает происходящее вокруг. Сверкают молнии, гремит гром. Лось стоит. И нельзя сказать, что для него происходящее ординарно. Поэт подчёркивает, что лось совершает открытие: он видит мир, как будто в первый раз. Но он не спешит пугаться.

 

Отступив от стиха, мы можем прокомментировать: животное есть животное. Оно не наделяет окружающее пространство дополнительными смыслами, как это свойственно человеку. Человек окультуривает всё, на что падает его взгляд, втягивает всё сущее в культуру. Мы видели это у Когана, приложившего к грозе геометрию. Семынин рассказывает сказку про замерзший и промокший тополь. Всё это – человеческое преобразование природы, инъекции смысла в окружающий мир. Лось на это неспособен.

 

Способен поэт. Озеров вкладывает в душу лося восприятие, которое более подошло бы человеку – переоткрытие мира. Это ему нужно, чтобы прийти к интерпретации лося как некой почти мифологической фигуры – воплощению спокойствия за миг до бегства, стойкости до последнего. Поэт восхищается своим героем и, наверное, немного завидует ему. Хотелось бы также уметь держать паузу, быть готовым к тревоге, но не отдаваться ей сразу, несмотря на удары грозы.

 

Больше хороших стихов в Telegram-канале ЕЖЕДНЕВНИК ПОЭЗИИ