Ларионов Михаил

9 апреля 2024 года - 203 года со дня рождения французского поэта Шарля Бодлера, с которого для французов начинается современная поэзия – poésie moderne.

Шарль Бодлер называл своими учителями романтика Сент-Бева (1804–1869) и бесстрастного парнасца Теофиля Готье (1811–1872) – последнему посвящена книга «Цветы Зла» (1857).

А тех, на кого Бодлер оказал влияние, исчислить невозможно: символисты, декаденты, сюрреалисты, постмодернисты, современные поэты и прозаики.

 

Верлен называет свою серию эссе «Проклятые поэты» (1884–1888), воспользовавшись выражением Бодлера.

 

В России его переводчиками были Мережковский, Анненский, Брюсов, Гумилев, Цветаева, Вячеслав Иванов, Бальмонт, Северянин, Эллис, Гелескул, Шенгели, Ревич, Лившиц, Левик, А. Эфрон, Микушевич, Шор, Антокольский, Головаческий, и многие, многие другие.

 

Он прожил яркую, но короткую и трудную жизнь, жизнь гения.

Бодлер - кровь и суть поэзии, её магия.

------------

Несколько любимых переводов автора ( А.М. Гелескул):

 

 

 

ПАДАЛЬ

 

Ты помнишь, жизнь моя, как позднею весною,

      Когда так ласкова заря,

Нам падаль жалкая предстала в луже гноя

      На жестком ложе пустыря?

 

Наглей распутницы, желаньем распаленной,

      Раскинув ноги напоказ

И тупо выставив распаренное лоно,

      Она врасплох застигла нас.

 

А солнце жгло ее, частицу за частицей

      Варило, сцеживая муть,

Чтобы единое расторгнуть и сторицей

      Природе-матери вернуть.

 

И к небесам уже проклюнулись из тела

      Скелета белые цветы.

Дыша их запахом, ты еле одолела

      Внезапный приступ дурноты.

 

Рой мух на падали шуршал, как покрывало,

      Сочились черви из нее,

И в черной жиже их, казалось, оживало

      Разворошенное гнилье.

 

Все это плавилось, текло и шелестело,

      Подобье вздоха затаив,

И словно множилось расплеснутое тело,

      Как настигающий прилив.

 

И в этом хаосе то странный гул хорала

      Стихал, как ветер и волна,

То следом, чудилось, там веялка играла

      Ритмичным шорохом зерна.

 

А формы таяли, как сон, как отголосок,

      Как выцветает полотно,

Где блекнет замысел — и завершить набросок

      Одной лишь памяти дано.

 

Собака тощая, косясь на наши спины,

      Трусливо щерилась вдали

И караулила, чтоб долю мертвечины

      Успеть похитить у земли.

 

И ты, любовь моя, таким же трупным ядом

      Насытишь землю эту всласть,

И ты, звезда моя, разъятая распадом,

      И ты, судьба моя и страсть!

 

И ты, красавица, и ты покинешь вскоре

      Цветеньем высветленный дол

И в мире тления неутолимой своре

      Пойдешь на пиршественный стол!

 

Когда голодный червь вопьется поцелуем,

      Скажи нахлебнику могил,

Что я от гибели, которой не минуем,

      Твое дыханье сохранил.

 

 

МАЯКИ

 

Рубенс, лень и дремота бездумного тела,

И ни тени души, и любви ни следа,

Но не ведает жизнь ни преград, ни предела,

Словно воздух в лазури и в море вода.

  

Леонардо, туманное зеркало тайны,

Где врасплох улыбается нам иногда

Тихий ангел, сюда залетевший случайно

Из родной синевы своих сосен и льда.

  

Рембрандт, этот безвыходный мир божедомки,

Нищета богадельни и крест на стене,

И в загоне, где судьбы и стоны негромки,

Зимний луч, неожиданный в тусклом окне.

  

Микеланджело, тяжки библейские камни

В основании мрамора, стен и холста,

Правит вера, но призраки водят руками,

Воскрешая Геракла в обличье Христа.

  

Зачарованный схваткой и вечной борьбою,

Изнуренный и все же сберегший в душе

Благородное право кулачного боя

Корифей каторжан, меланхолик Пюже.

  

В мотыльковом азарте блудниц и жуиров,

Безалаберен и одинок, как никто,

Меж турнюров пастушек и буклей сатиров

В маскарадной сумятице грустный Ватто.

  

Гойя, шабаш вокруг и повсюду на свете,

Где то выкидыш варят, то чистят штыки,

И карга молодится, а голые дети

На соблазн упырям надевают чулки.

  

У кровавого озера в небе багровом,

Где лишь ели и тролли мрачат берега,

Краскам Делакруа и твоим звероловам

Вторят, Вебер, охотничьи ваши рога.

  

Это пламя и плач, богохульство и credo,

Становились отравой, как наш алкоголь,

И борцов никогда не венчала победа,

Но в несметных сердцах унимали вы боль.

  

Вы пароль наш, надежно затверженный стражей,

И для всех заблудившихся в дебрях и снах,

Как зажженный на выступах башен и кряжей

Негасимый огонь, вы спасительный знак,

  

Что не созданы мы из одной только глины,

Что не зря рождены – и для жизни иной,

И, быть может, Господь искупит наши вины –

Этот огненный плач перед вечной стеной.

 

 

ЦЫГАНЕ В ПУТИ

 

Бредут они, провидческое племя,

То большаком, то кое-где тайком,

Несут детей и кормят молоком

Голодное отверженное семя.

  

Мужчины за кибитками и теми,

Кто прикорнул там, тянутся пешком,

Поблескивает нож за кушаком,

И взгляд тяжел, как жизненное бремя.

  

Скупой привал и нищенский уклад,

Но вторят песням голоса цикад,

И даже пустошь кажется зеленой,

  

Когда дивятся чахлые холмы

На табор, этот вечно устремленный

И жгучий взгляд в родное царство тьмы.

 

 

МУЗЫКА

 

Она, как море, с каждою волною

       Несет туда,

Где теплится за тусклой пеленою

       Моя звезда;

  

С отвагою, нежданно молодою,

        Как никогда,

Взлетает парус мой, а за грядою

       Растет гряда;

  

И весь я – дрожь оснастки корабельной,

И в корчах бури слаще колыбельной

Для моряка

Пространство, раздираемое стоном!..

И мертвый штиль, а в зеркале бездонном

        Моя тоска.

  

 

УЩЕРБНЫЙ КОЛОКОЛ

 

Полуночь зимняя отрадна и горька,

Когда огонь уже подернулся золою,

А где-то благовест гудит издалека,

И возвращается воскресшее былое.

  

Безвестный колокол как вечный часовой,

И на посту своем, разбуженный так рано,

Внушает веру он юнцам передовой

Луженой глоткою седого ветерана.

  

Я не сродни ему и, как бы ни мечтал,

Души расколотой надтреснутый металл

Не откликается победным его звонам,

  

Как раненый солдат под грудой мертвых тел,

Когда он жив еще и выжить бы хотел,

Но силясь выбраться, умрет непогребенным.