Су Катя

Когда умерла бабушка, к нам перебралась сестра деда, баба Феня. Жила она недалеко от райцентра, и когда меня отправляли к ней на помощь, я частенько, не дожидаясь автобуса или электрички, просто шла пешком, особенно в теплое время года. Там и было то километров семь от окраины или девять от автостанции.

Можно было бы и по железке, но я и тогда не любила ходить вдоль железки, и сейчас не в восторге. Поэтому шла обычной дорогой. Кордягу собрали из окрестных деревень во время укрупнения, и потому посёлок был как лоскутное одеяло. Отдельно бумфабрика, у которой и была железнодорожная станция, от неё надо было три километра идти через поля и фермы, весной и осенью это было то ещё испытание - гравийных карьеров там рядом не было, поэтому по дороге я не шла, а плыла. Идеально было соскочить с электрички на переезде, там до дома бабы Фени было рукой подать, пройти с пяток дворов и вот он, дом на высоком берегу оврага, старицы речушки Кордяги. А со стороны райцентра сначала пробегала заречные Анохинцы, плавно перетекающие уже в собственно Кордягу.

 

Чтобы попасть в дом, надо было сначала попасть в ограду, на двери было кольцо, которым полагалось стучать. Телефонов не было, и появлялись мы всегда внезапно. Стучали в кольцо, баба Феня выглядывала в угловое окно, отодвинув занавеску, шла открывать или махала рукой, что открыто, заходите. Больше всего мне нравилось, что внутри ограды было самое настоящее крыльцо, с лесенкой, с перилами. У нас тоже было крыльцо - рундук, на нём стоял шкапчик, который сейчас уверенно назывался бы стеллажом, но лесенка была в две ступеньки, ни о чём, ни перил, ни стоек. На рундуке стригли овец, правили меня, снимали переполохи, ощипывали кур, набивали чулки луком перед тем, как повесить на хранение - массу всего того, что нельзя было сделать на почти городском крыльце бабы Фени.

И, входя в дом, ты всё время поднимался. Тут крылечко, там ступенька.

 

Банька у бабы Фени была на берегу оврага, через дорогу, и зимой мы с мамой скатывались в овраг с горки на санках, переделав все дела, которые приехали делать, а летом бегали через овраг в магазин, потому что тропинкой через овраг было быстрее в три раза, чем в обход по улице. Хлопали мостки, брошенные через промоины, оставшиеся после весеннего разлива, мягкая торфяная земля проминалась под кедами. хватаешь по привычке травинки, пробегая по тропинке - надо, надо в магазин, там можно найти сокровища, которых уже нет в нашем поселковом продовольственном - "Три поросенка" или какую-нибудь интересную книжку, а, может, и вовсе пачку пистонов к револьверу. Потом поеду в Оричи, постреляем с братом, а то и вовсе можно молотком по ним бахнуть.

 

Всё это великолепие, и дом со двором, подведенным ещё дядей Ваней, как называла его мама (я не застала) под одну крышу, и баньку на краю оврага, и огород с сероватой, отличной от наших суглинков, пашней баба Феня продала, перетащив к нам лишь церковные книги да комод с платяным шкафом, что и сейчас стоят у мамы на веранде.

 

Больше всего я жалела, что больше не полежать мне на бабы Фениной печке, она, в отличие от нашей печки в деревне, сверху была как инвертированная ромовая баба - сама белая, а верхушка черная, глазированная. Мне не столько хотелось полежать на печи (не так уж и мягко это - на кирпичах лежать, пусть и тёплых, кровать у бабы Фени всяко мягче была), а именно залезть наверх и трогать, трогать эту гладкую поверхность руками. Наша печка ничем была не покрыта, и когда мне захотелось устроить там гнездо, бабушка долго на меня ругалась за затею - и на кой леший меня туда понесло, да охота тебе над помойным ведром спать, да башку себе расшибёшь, да грязи там сколько накопилось, как сложили, так никто там и не лежал! Однако выдала мне старый банный веник и совок, выметай, мол, весь мусор сама, раз так прижгло. На нашей печке я чувствовала каждый кирпичик, шершавый, со щербинками, с кирпичной пылью, забившейся между кирпичами, каждый стык между ними - ничего гладкого, кроме деревянного борта поверх печи. Вот он был отполирован. То ли сняли его со старой печи, ещё из маминого фамильного гнезда, то ли не поленились выгладить брус, пусть никто на печи и не спал долгие годы.

А просыпаться ранним утром, слушая, как чиркает спичка, как шипит и потрескивает подожженная береста, как начинает гудеть пламя, как постукивает сковородник о жаренник, как звякает снятая заслонница, как поднимается вверх запах оладий, испеченных перед печью. Обе бабушки знали, как я люблю оладьи с яйцом всмятку и топлёным маслом, а баба Феня и крёстная моя ещё и карасями в сметане старались каждый раз по приезду накормить.

Так и слышится, как шкворчат карасики, а баба Феня шепчет молитвы, отмеряя время для яиц всмятку.

 

Почему вспомнилось? И бабу Феню унёс злой январь, дав лишь рождество встретить, и осталась в мамином шкафу чашечка с гравированной надписью "Бабе Фене на 90 лет", ожидая выполнение которой я моталась по кировскому Цуму сорок минут, не зная чем себя занять в неинтересных мне магазинах.

А мне в память всегда хотелось только светящегося в темноте орла, фаянсовый башмачок, да фаянсовую же трубку с мефистофелевским профилем, которые так нравились мне в детстве. Проснуться среди ночи и смотреть на орла, мерцающего таинственным зелёным светом. "Это фосфор," - авторитетно заявлял старший брат Юрка, а потом дожидался, когда мы залезем с сестрой под одеяло в сенках - баба Феня дозволила посмотреть орла - и сунуть внутрь холодную руку и басом прорычать "Бобёр идёт!", довольно расхохотавшись от нашего истошного визга.

Или тихонько гладить стоящий поверх крахмальных белых салфеток башмачок с катушками ниток одним пальцем пока никто не видит. А уж если дозволят взять трубку с чёртом в руки!

 

Ничего, ничего не осталось, кроме кружечки, из которой теперь пьёт дочь, когда приезжаем к маме. Ни башмачка, ни чёрта, ни орла, которого жальче всех, ни гипсовых Ивана Царевича с Серым волком, ни старинного Евангелия с ятями, ни даже непонятно как занесенной в вятскую глухомань детской библии, явно слепленной каким-то иностранным фондом, с золотистыми овечками на лугах и такой мутной ересью, что мне уже тогда было печально.

 

И только реки текут.