Когаринова Светлана

«Душа моя... Прекрасная принцесса

В закрытой чаше дивного цветка,

Который взят из сказочного леса

И на базаре продан был с лотка...»

 

(Из стихотворения «Фиалка» С.Когариновой)

 

 

Чтобы понять боль другого, нужно испытать ту же боль. Как говорят: «Сытый голодному – не товарищ!»

 

Советская система воспитания базировалась на принципах Антона Семёновича Макаренко. И его бессмертное сочинение написано столь стройно и убедительно, что иначе как «Педагогическая поэма» - не назовёшь!

 

Мои родители растили меня в строгости. Хотя я была единственным ребёнком в семье, но они вынесли опыт воспитания из своего детства, а оно выпало на годы Второй мировой войны и не было безоблачным. Папа с четырёх лет осиротел и рос в детском доме. Мама, на год моложе папы, воспитывалась в большой крестьянской семье, где в войну дети, что постарше, с восьми лет уже работали в колхозе, а маленькая хрупкая мама, родившаяся с пороком сердца, с шести лет сидела нянькой с младшими братьями и сёстрами. Я стала её «последней куклой», но строгой родительской дистанции при этом нисколько не убавилось.

 

Часто слыша, как взрослые общались между собой, называя друг друга по имени, мы, дети, начинали им подражать, называя своих родителей по именам, поэтому папа с мамой при мне обращались друг к другу только словами: «мама» и «папа». Двоюродные сёстры звали мою маму «тётя Лида», и я тоже какое-то время стала так обращаться к маме. Мне казалось, что это правильно, я даже думала, что меня взяли из детского дома, потому что папа много рассказывал о своём детстве, а моя первая фотография появилась только в одиннадцать месяцев, когда родители пришли со мной в фотоателье.

 

Фотограф велел усадить меня в высокий детский деревянный стульчик. Мама сняла с меня верхнюю одежду и, поправив кружева на моём нарядном платье, купленном на вырост для торжественных случаев, сказала: «Сиди!», а сама ушла в темноту коридора. Я осталась один на один с механическим чудовищем – фотообъективом и заревела в голос, стараясь выскочить из фиксирующих моё тело перил стульчика. Меня бросили! Мои родители предали меня ради снимка…

 

Потом, когда всё кончилось, мама подошла спокойно, как зубной врач, и сказала:

 

– Не плачь, уже всё. Сейчас домой пойдём…

 

С этого дня я стала бояться фотографирования. Когда приезжали наши родственники из деревни, мама всегда настраивала их сфотографироваться на память. Она вновь надевала на меня то, синее в горошек шёлковое, платье, в котором я снималась в первый раз, и буквально тащила за руку в фотоателье. На одной общей фотографии я сижу неё на руках в непринуждённой царственной позе и смотрю в объектив с чувством собственного достоинства. У меня в руках – сокровище – большая мамина брошь из переливающихся разными цветами стекляшек. Мама прицепила её к своему скромному платью из тёмно-синей шерсти, которое и сшила сама. Но я ревела и упиралась против фотосъёмки, и мама пожертвовала мне брошь, чтобы хоть как-то утешить…

 

Кто-то сказал, что девочку нужно баловать, чтобы вырастить из неё принцессу, но мне всегда приходилось отвоёвывать своё право на этот титул. У папы, когда он осуждал мои капризы, была поговорка:

 

– Ишь ты! Принцесса какая!

А мне нравилось быть принцессой! Меня влекла Золушка в бальном платье, нравились цыганские длинные юбки, а приходилось носить «мини», нравились длинные волосы, которые можно было заплетать или укладывать в причёску, а меня стригли «под мальчика», потому что «это модно».

 

Очень долго – до тридцати лет, пока сама не стала мамой, я не понимала, для чего живу… Принцессы из меня не выросло, принцы женились на других, а я вышла замуж за пастуха и стала жить не своей жизнью, а той, которую мне навязали. Казалось бы, мамина генетика должна была сработать в пользу крестьянства, но случай был сложным…

 

Я не знала родителей своего отца (их не стало задолго до моего появления на свет), но почему-то меня всегда тянуло к людям в белых халатах. Это были врачи и воспитатели в детском саду, которые во времена моего детства тоже ходили в белых халатах.

 

Это теперь говорят, что воспитательница должна быть красиво одета, потому что дети боятся больницы и врачей, хотя, я думаю, что дети боятся только зубных врачей, и то – не все дети. Сейчас платные врачи так умеют «зубы заговаривать», что мой сын был просто счастлив лечиться «у доброй тёти» без всякого наркоза!

 

Только в тридцать три года я узнала, что мои дедушка и бабушка по отцовской линии были провизорами, а в сорок – сама прикоснулась к «аптечному волшебству», устроившись на фасовку лекарственных форм в «главную» городскую аптеку.

 

Спустя много времени, в период наступления духовной зрелости, что обычно бывает, когда отпадает потребность заботиться о средствах к существованию, а на смену приходит время «размышления над смыслом жизни», поняла, что титул принцессы можно обрести исключительно – по наследству, а «рабоче-крестьянство», даже в условиях материального достатка и успешной «артистической» карьеры, вылезет неприглядной изнанкой, как «голый король».

 

Потому «простому человеку», считающему, что, по справедливости, «нужно всё поделить», как полагал «булгаковский Шариков» – не понять и не принять душой, как и для чего нужно воспитывать из детей «принцев» и «принцесс»…

 

Да и кто же знает заранее, какую душу вложил в нас Распорядитель душ! Итак, я верю в предопределение свыше, но верю, не с христианским толкованием, когда покаяние обусловлено словесным исповеданием признания Божеской власти и человеческой греховности. Душа, данная нам Богом, уже запрограммирована на определённый стиль жизни, и надо не сетовать, а уважать имеющуюся природу живущих рядом людей, стараясь не переделать её, а извлечь наибольший процент таланта, заложенного Творцом в этой душе. Тогда люди интеллектуального труда будут в почёте, равно, как и те, кто производит материальные ценности. Уважая «принцев» и «принцесс», мы заботимся о своей душе.

 

2017 г.