Елена Наильевна


Настоящая поэзия. Евгений Владиленович Пальцев

 
14 фев в 12:21
***
Промёрзшим воздухом дыша,
От сердца близко
Идёт по ниточке душа-
Эквилибристка.
 
Внимая вызову стопы,
Сама — как вызов,
Она идёт поверх толпы,
Поверх карнизов.
 
Соединяя холод щёк
И жар безумья,
Идёт мой трепетный божок,
Моя плясунья.
 
В натянутую параллель
Вложив движенье,
Как будто в этом видя цель
И утешенье,
 
И, поверяя край ступни
Шнурком кручёным,
Не признаваемая ни
Одним учёным,
 
Держа за острые края
Лист неба чёрный,
Идёт мой сгусток, жизнь моя,
Кудрявый чёртик.
 
Танцуй же,не жалея ног,
Бессонной ведьмой,
Пляши,пляши,мой огонёк,
Тотемный зверь мой.
 
Я жив,покуда ты жива —
Мы оба знаем,
У нас есть вечные права
Порхать над краем.
 
Да обойдёт тебя зима!
И беды — мимо!
И это,словно жизнь сама,
Неотменимо.
 
 
Бог любит сов
 
Бог любит сов, и совы любят бога,
И потому так по сердцу ему
Сипухи смех,неясыти тревога,
Совиный гнев, совиное "у-у".
 
Не соловьём с его руладой дивной,
Не попугаем с ярким хохолком —
Бог покорён летучей гильотиной,
Той, что мышей глотает целиком.
 
Пусть для других запретный круг очерчен,
Но для совы всегда — зелёный свет,
Поскольку совы кажутся не тем, чем
На самом деле явлены на свет.
 
Бог любит сов,он к ним любвеобилен,
Он с ними нежен, словно Айболит,
И даже если ты — ушастый филин,
Бог всё равно к тебе благоволит.
 
Кто любит жаб, а кто-то — носорога,
Найдут любовь и Цербер, и Му-Му,
Бог любит сов. и совы любят бога.
А почему? Бог знает — почему.
 
 
Девушка из племени масаи
 
...Так порой бывает одиноко,
Что начнёшь приманивать судьбу...
Гумилёву нравилась Тисоко —
Та, с татуировками на лбу.
 
Девушка из племени масаи
С белым шрамом поперёк виска,
И была любовь её босая
Неостановима и дика.
 
В симбиозе страстности и страха
Трепетали ноздри без конца,
Словно бы распластанная птаха
Силилась взлететь с её лица.
 
Будто океан в момент затишья,
Вся она готовилась к прыжку,
На траву ложилась, как трёхстишье,
Ждущее четвёртую строку.
 
Как фелюга, севшая на отмель,
Был он обездвижен. А она —
А она жила себе наотмашь:
Ящерица, бабочка, струна.
 
Львиному была подобна рёву,
Чтобы обернуться тишиной...
Что же делать было Гумилёву?
Выучить язык её чудной.
 
Где одним обозначают словом
Плотскую любовь и детский страх,
А земля принадлежит коровам
И висит на выгнутых рогах.
 
...А потом, к своей вернувшись Анне,
Он твердил, что выбился из сил,
Говорил, что Анны нет желанней —
Женщины из племени сивилл.
 
"Ты не бойся, я тебя не брошу!,—
Он шептал, пока она спала, —
Только змеи сбрасывают кожу,
Мы меняем души, не тела!"
 
И потом в ту ночь приснилась Анне
В прозорливом смутном далеке
По цветущей шедшая саванне
Девушка со шрамом на виске.
 
Шли они путём земного круга
В изумрудной призрачной тени,
Женщины всегда поймут друг друга —
И друг друга поняли они.
 
Молча в реку камешки бросали,
Долгий разговор меж ними был —
Девушкой из племени масаи,
Женщиной из племени сивилл.
 
 
Он говорил на языке воды...
 
Он говорил на языке воды,
На глиняном наречье борозды,
На диалекте неба молчаливом.
Там, за стеклянной подписью реки,
Господние гуляли сквозняки,
И он у них учился быть счастливым.
 
Неведомым наитьем проникал
Он в песни трав и разговоры скал,
В архейские пласты земной породы,
Везде лежала разума печать,
Он каждый миг старался примечать
Резное благолепие природы.
 
Но вышел срок — и он сказал: " Пока!",
Распался на дожди и облака...
Зачем он был? И был ли он? Едва ли,
Пусть всё проходит — остаётся свет,
И разве вы не чувствуете, нет? —
Что говорите вы его словами.
 
Открой глаза. Скорей открой глаза.
И наблюдай, как вьётся стрекоза,
Как жёлудь созревает в лукоморье,
Как шествуют несметно и легко
Верблюды сквозь игольное ушко
И богомол ползёт на богомолье.
 
 
Город и погост
 
Шли навстречу город и погост.
Город, что достать хотел до звёзд,
Пёр, как танк, пути не разбирая,
За мостом сооружая мост,
И уже врывалась мостовая
В государство нор, берлог и гнёзд;
Город и про лес, и про покос
Говорил: "Моя передовая!"
 
А погост был холоден и тих,
Но имел резервов на троих,
Потому что тех, что стали тенью,
Несравнимо больше, чем живых.
И, подобно цепкому растенью,
Полз погост в распадинах сырых,
И кресты заместо часовых
Расставлял по своему владенью.
 
И когда ликующий бетон
Вышел на пологий влажный склон,
Город встал и на минуту замер,
Словно на змею ступивший слон.
Он, привыкший к нарушенью правил,
Здесь чужой почувствовал закон,
Но ещё уверенным был он,
Что ему зачтут любой экзамен.
 
Он привычно ввинчивал дома,
Забирал угодья задарма,
Но уже доспехи не бряцали.
И зима являлась, как чума,
Медными играя бубенцами.
То ли спя, то ли сходя с ума,
Город повстречался у холма
Со своими бывшими жильцами.
 
И сошлись они в земле пустой,
Встретились, как щёлочь с кислотой,
Без тревоги, радости и гнева.
Знать, таков был замысел простой
Зодчего, закопанного слева,
Что скрепились в завязи густой
Шум и тишь, ручей и сухостой,
Почва и кирпич. Стекло и древо.
 
 
Cтранный случай в городе Ишим
 
Сегодня ночью в городе Ишим
Архангел Михаил случился с войском,
И он сказал на языке геройском:
-К чему мы здесь — бог весть! Но поспешим!
 
Архангел, хоть имел суровый вид,
Четвёртый век страдал спинною грыжей.
С ним генерал бескрылый был и рыжий,
Который был под Вязьмою убит,
 
Ещё майор — пижон из холостых,
За сдачу в плен зачёркнутый в Гулаге.
Солидным войско было на бумаге,
На деле состояло из троих.
 
Быть может, надлежало им разнесть
Господне слово в этой мгле холодной?
Иль донести до женщины бесплодной
О будущем царе благую весть?
 
И молвил генерал: -Каков приказ?
Здесь минус тридцать пять и адский ветер!
Архангел генералу не ответил —
Ему звезда попала в левый глаз.
 
Он видеть стал окрестные дома,
Как будто те накрыты водной призмой.
— Я, кажется, ослеп. То не каприз мой!
...Кругом цвела лиловая зима,
 
Снежинки Михаилу били в лоб,
А он стоял, беспомощно-неистов,
И надвигался, как сердечный приступ,
Невыносимый ангельский озноб.
 
Они спасти могли бы от греха,
И свет нести, и землю сделать пухом,
Но ветер выл, причмокивал и ухал,
И залезал со смехом в потроха.
 
— Вот срань господня!, -прохрипел майор,
Уже открыто скатываясь в ересь, —
А люди-то куда, скажите, делись?!
Здесь тёмен каждый дом и каждый двор!
 
И правда: темнота была такой,
Что можно было резать на квадраты,
И озирались божии солдаты,
И мирозданье щупали рукой.
 
Они вернуться не имели прав,
А замысел постичь было невмочь им,
Летели звёзды на хвосте сорочьем
И падали среди стеклянных трав.
 
Шептали трое: — Почему Ишим?!,
Соображая на троих молебен.
А мир вокруг до жути был волшебен,
И равнодушен. И непогрешим.
 
Евгений Владиленович Пальцев