Елена Наильевна


Настоящая поэзия. Вирель Андел

 
7 фев 2023
* * *
 
Пусть на шее затянута пьеса —
если можешь, мгновенья ослабь,
это голокружение леса
и на зеркале светлую рябь.
 
Пусть дымится, пока он возможен,
серой грустью окутанный куст,
и вода отражения множит
прогорающих мыслей и чувств.
 
Здесь, наверное, что-то другое —
не тревожно-зеркальное, нет,
это воздух под тёплой рукою
выгибает гигантский хребет,
 
и с куста поднимается птица,
или небо из птичьего сна
сквозь прореху в пространстве сочится,
и взлетает к нему тишина.
 
 
* * *
 
И вот мы шьём сосновою иглой,
костлявый полдень с улицей пустой
и воздухом печным соединяя,
и на ветру натягиваем сеть,
чтоб дальше облаков не улететь,
пока пасёт нас дудка ледяная.
 
И лёгкий сад уходит по воде,
и тонет взгляд в смертельной простоте,
открывшейся повсюду, словно рана,
куда зима вошла по рукоять,
уходит сад, и не на что пенять,
и вслед за ним исчезнуть — невозбранно.
 
* * *
 
Заусните, душочки малиновые,
Спи-ко, милое дитя,
К тибе ангелы летят,
Тибя миловать хотят.
Прилетели с небес,
Хотят девоньку унесть.
Кладут новы телеса,
Будет девонька краса.
Красное солнце, солонцешко
На постелю спать снесет...
(Русская народная колыбельная, зап. Э. Г. Бородина, В. И. Чичеров 19 июля 1928 г. в д. Новинка Пудожского р-на)
 
 
Проглотив девяносто обид...
Н. Горбаневская
 
 
 
Спи, трава под вишней старой.
Спи, жасминовая жуть.
Ангел с маленькой кифарой
хочет небо расстегнуть,
 
телеса доставить новы
наглотавшимся обид,
даже мышка верит слову
и за тёплой печкой спит.
 
Вот и ты не отличайся,
не выпендривайся здесь:
промолчишь, и будет счастье,
проглядишь, и радость есть.
 
Только малость серебристу
не заставишь, как на грех,
красить время карьеристу —
этот праздник не для всех,
 
а для тех, кто на постелю
спать кладёт своё ребро
и выходит за метелью,
подбирает серебро.
 
* * *
 
Ещё нет снега, но зима в уме
к наружной прилагается зиме,
и мост меж ними – из печного дыма,
ты здесь протянешь руку, там пожмёшь,
и смотришь на себя сквозь мелкий дождь,
и ваша тишина нерасторжима.
 
И в этом единении с собой,
с ничтожеством природы человечьей,
открыта дверь меж глиной и звездой
в предчувствие необъяснимой встречи.
 
Ну, а пока к зиме идёт зима,
за окнами шафран и куркума
окрашивают сполохи и пятна,
и ты уже с моста глядишь на них,
прозрачных, невесомых, золотых,
и ничего не хочешь взять обратно.
 
 
Суриков
 
Осел туман сибирским инеем,
деревья греются в пуху,
Господь приходит с русским именем
и свет включает наверху.
 
И говорит: «Пичуги малые,
шиповник в помощь и репей,
сады цветут небесной манною
и к небу тянутся за ней.»
 
Не то чтоб Репин и Кустодиев,
но взмах вороньего крыла –
и на снегу сидит юродивый,
и подпирает купола.
 
Сидит – как свечка – жёлто-розовый,
с крестом чугунным на цепи,
толпа клокочет: «Смерть Морозовой!»
и «Господи, благослови!»
 
* * *
 
Какие формы принимает боль?
Поющей птицы, спелого каштана,
пустой бутылки, где был алкоголь.
 
И напряжённый взгляд Левиафана,
на кожу напускающий мороз,
калитка, что распахнута впустую,
пронзительное пение колёс
под музыку движения простую, –
живые воплощения её.
 
Дурные сны, похожие на роли,
где ты идёшь развешивать бельё,
но почему-то попадаешь в поле, –
её характер неисповедим.
 
Вот сгорбленный мужик несёт корзину:
боль или Бог склоняется над ним,
дыханием чуть всколыхнув осину?
 
Вирель Андел