Странное, доселе неизвестное чувство мрачной вселенской несправедливости рождают в неокрепшем детском сознании сказки Оскара Уайльда. Прекрасно помню то яркое и разрушающее воздействие, что оказало на меня произведение «Соловей и Роза». Когнитивный диссонанс в его полном проявлении. И, дело даже не столько в щемящем «птичку жалко», сколько в непонимании ради чего. Не впервой главному герою погибать в битве со злом. Вспомнить хотя бы Мальчиша Кибальчиша. Погиб под страшными пытками Главного Буржуина. Жалко Кибальчиша. Плачешь и думаешь: какая же медленная эта Красная Армия, вечно не успевает. Но сквозь слёзы проступает и гордость. Зло повержено. И жертвенный подвиг не забыт: «Пройдут пионеры – привет Мальчишу!» А у Уайльда? Кроме тебя, розы и дуба о смерти птички вообще никто не знает. Да и роза уже не скажет. Как впрочем, и молчаливый дуб. И ты молчишь. А что сказать? Книжка-то добрая. Из серии «В гостях у сказки». Но всё же где-то в глубине души сделаешь маленькую чёрную пометку «не всё так радужно».

И вот спустя двадцать три года я попытаюсь стереть то детское впечатление детальным разбором произведения. Для этого воспользуюсь заменами. Например, Соловья заменю Автором. Тогда пение Соловья это какой-либо вид искусства. Следовательно, Роза это произведение. В данном случае Magnum opus. Долго ломал голову, чем же являются поиски цвета. И пришёл к выводу, что цвет это та самая звенящая струна, нерв, пронзительный аккорд более всего подходящий именно под это творение. Роза могла быть и белой. Но только красный есть цвет испепеляющей страсти, цвет крови, цвет любви переходящей за грани. К тому же он возбуждает нервную систему и повышает работоспособность. А что ещё нужно творцу как не полная отрешённость и сосредоточенность? Соловей, то есть автор, ищет «жаждущее ухо» для которого можно сочинить данное творение. И находит его в образе Студента (внимающего). Маргаритка, бабочка, ящерица могут представлять собой другие виды познания, например религию, науку. Цинично расхохотавшаяся ящерка очень уж смахивает на консервативных до мозга костей обывателей. Следуя этой логике, Дуб является божественным началом (единственным жалеющим и понимающем Соловья). Ах да, чуть не забыл о Девушке. Впрочем, о Девушке позже. Ну что же, персонажи известны, начнём. Открыть занавес!

Сад. В саду стоит Студент и, воздев руки вверх, кричит в пустоту:

— Мы жаждем новых чувств. Новой Любви. Кто поймает наше Время за хвост?! Кто оденет новым смыслом нашу реальность?! Приди, кто бы ты ни был! Приди и перекрась побледневшие стяги в наши цвета. Засмейся нашим смехом. Заплачь нашими слезами. Увековечь всё это в янтаре своего искусства!

Соловей слышит этот зов. Возможно это зов только в его голове. Возможно само Время кричит ему в уши эти слова. Как бы там ни было, но ворота в мир идей распахиваются перед ним, и он видит Розу. Свет так ярок, что контуры её размыты и шипов почти не видно. Но до чего Соловья тянет к ней. До чего же сильна её власть над ним. Он хочет прикоснуться к ней, а вместо этого стукается клювом о записную книжку, где написано всего одно слово: РОЗА.

И вот на следующий день Соловей полный решимости, мечется в поисках стиля, ритма, темпа, художественных приёмов. Белый? Нет, слишком лёгкий и воздушный. Жёлтый? Томный и вычурный. Зелёный, синий, фиолетовый, чёрный… Всё не то! Что ещё? Красный? Да, красный! Вот символ поколения! Вот с каким знаменем они пойдут по воде!

Но стоп! Это же бледно-красный. Это выцветший цвет отживших идей. Это не сравнится с тем, что Соловей видел в своих грёзах. А где же тот цвет? Его нет в природе. Его нужно создать из своих нервов и боли. Заплатить соответствующую цену. Пропустить через себя энергию, что разрывает на части (в пух и перья). И Соловей дрейфит. Не слишком ли высокую планку он поставил. Как же легко было сидеть в своём уютном гнёздышке и мечтать, что когда-нибудь он создаст что-то великое. А пока ещё не время. Пока ещё нет возможности, нет вдохновения. И тлеть, тлеть, тлеть…

Но власть Розы сильна и Соловей решается: «Что жизнь пташки по сравнению с человеческой жизнью». Хочу сделать здесь небольшое отступление. По моему Оскар лукавит, я ещё не встречал ни одной «пташки», что ценила бы свою жизнь меньше жизни других людей. Скорей наоборот. Перефразируем: «Что жизнь?! Я отдам тысячи жизней во имя Идеи! Лучше сгореть, чем увянуть!»

Да, лучше сгореть. Но перед этим он всё же хочет увидеть того, кому достанется его великолепный цветок. Он поёт Студенту:

— Я отдам свою жизнь, но и ты будь верен Чистоте (эстетической красоте)! Цени его больше философии и власти. Кем бы ни обратился мир вокруг тебя – не предавай Идеал!

Но молодой человек даже не понимает о чём щебечет птичка. Их диалог происходит на разных пластах восприятия. Её – чувственном, его – рациональном, а из этого, как известно, душевной беседы не выходит. Однако Студент отправляется в свою комнату и грезит о чувственном (о любви).

А Соловей уже летит к Розе. Прижимается грудью к её острым шипам. И процесс творчества пошёл. О чём же его произведение? Конечно о любви. О юной неокрепшей, только-только расправляющей свои крылышки любви. Следом о зрелой, разгорающейся огненным цветком. И наконец, о Любви не знающей меры, атлетом пересекающей финишную ленту Смерти. А кровь толчками выходит из вен Соловья и красит Розу в кроваво-красный. Она, как и Соловей, подвержена Абсолюту. Она кричит в неистовстве:

– Крепче! Крепче прижми меня к своей груди! Отдай всю свою кровь! Отдай всё что имеешь!

А Соловей уже на всех парах несётся на своих саночках прямо в обрыв. Он не может остановиться, потому что это его путь. Он читает перед стаей стукачей «Мы живём, под собою не чуя страны». И не может остановиться. Он затягивает петлю в номере Англитера. И не может остановиться. Он на тройке спешит к Чёрной речке. И некому его остановить. Соловей в унисон с Розой шепчет: «… пока Смерть не разлучит нас». Звон разбившегося бокала. Первые лучи рассвета освещают Розу красную как кровь. Первые лучи рассвета освещают Соловья белого как мел. Занавес! Первый акт закончен. Буфет вниз и налево. Туалет вниз и направо.

Роза издана. Сверкает яркой красной обложкой. Её лепестки пахнут только, что отпечатанным текстом. Роза свежа. Роза наполнена смыслом. Роза блестит как оголённые нервы автора. Восторженный Студент покупает её в ближайшем ларьке и, искрясь надеждой, бежит к даме своего сердца. Это его счастливый билет. Это то, что оправдает его перед судом поколений. И что же? Девушка предпочитает Розе (книге, музыке, картине) прагматичную холодность каменьев (квартир, машин, денег). И в этом контексте Девушка символизирует материальную сущность мира. Хотя слова профессорской дочки: «Эта роза не подойдёт к моему туалету» – можно расценить и как неприятие одной эстетической красоты в виду уже имеющейся. Возможно более лёгкой для восприятия. В таком случае, Девушка это переменчивая Мода. Позволю себе ещё одно отступление. По-моему, сюда можно приписать и творчество самого Уайльда. Стиль его невероятно красочен и поэтичен, но для нашего века брутальности и бешенных скоростей слишком сентиментален и неспешен. Человечество прошедшее две опустошающие войны, утрату ценностей и отсутствие внятного смысла жизни вряд ли может адекватно воспринимать такую прозу без тени циничной усмешки. Нынче мне не известен ни один современный автор, пишущий в такой же манере. Кстати, в этих постоянных сравнениях через слово «как» возможно и выражена вся суть декаданса: недовольство имеющимся и болезненное желание заменить это чем-то идеальным.

А что же Роза? Роза летит в колею забвения, где её давят безжалостные колёса Времени, где она обречена бесконечно пылится на библиотечных полках, дичая без человеческого внимания. Студент же, разочаровавшись в любви, в чувственности, во всей этой щенячьей сентиментальности возвращается в понятный мир Логики с его бинарными 0 и 1. Да и Нет. В мир, где третьего не дано. Всё! Занавес! Второй акт трагедии окончен. Можно плакать дамы и господа.

Возможно, Уайльд вкладывал в сказку другой смысл, но это уже не столь важно, когда на скелет его произведения я наращиваю своё «мясо» смысла.

Получилось ли у меня закрасить то детское воспоминание в более радужные цвета? Увы, нет. Разобрав сказку по косточкам я пришёл всё к той же мрачной вселенской несправедливости. Но к счастью моё сознание окрепло, закостенело, стало более циничным чтобы огорчаться сему обстоятельству. Только к счастью ли?

 

 

Счастливый принц, слава богу, не отозвался в моём детстве невыносимой болью. Хочу сразу выделить некоторые моменты:

- За некоторые фразы Уайльда хочется расцеловать (не поймите превратно). Например, о «мальчике, которому не дали луну». Или об «учителе математики, которому не нравилось, что дети видят сны». А «постановление: птицам здесь умирать воспрещается» просто шедевр.

- Так же как в «Соловье и Розе» практичность на каждом шагу душит чувственность. И только детям дано видеть Красоту.

- Отдельно хотелось бы отметить великолепное описание Египта. Турфирмам следовало бы взять на карандаш такие фантастические описания. Шедевр маркетинга. Сразу же хочется поехать и увидеть всё собственными глазами. Что конечно невозможно. Все эти прекрасные виды только на бумаге и в голове автора. Хотя давно известно, что человек видит то, что хочет увидеть или то, что ему «покажут», но покажут так, чтобы он захотел это увидеть.

- Нелепая связь Ласточки с тростником возможно толстый намёк на личные пристрастия самого Уайльда. А может и нет. Судить не берусь.

Теперь к персонажам:

Кем является Принц догадается несложно – достаточно вчитаться в его рассказ о своей жизни и хотя бы немного знать историю Буддизма. Это альтернативная версия Трипитаки. Об этом говорят и сапфировые глаза Принца, привезённые из Индии (!) тысячи (!!) лет назад. Но в отличие от настоящего Будды «счастливый» Сиддхартха не покидает дворца – за забором так страшно. Теперь же, после смерти, он обречён выситься над городом золотой статуей и светить загадочнейшей из улыбок. Днём он вызывает восторг, зависть, благоговение у идущих мимо прохожих. Ночью же льёт слёзы жалости, видя все горести, коими сам был обделён. Печалит его и бессилие предотвратить чужие страданья. Как, впрочем, и свои. И это ещё одно отличие Принца от Будды.

Ласточка представляет собой удивительную и в какой-то степени парадоксальную грань женской натуры. Легкомысленную (связь с тростником), ветреную (а какой ещё быть ласточке), глуповатую (начав думать, она сразу же засыпала), но при этом способную на невероятную жертвенность. Любимейший из образов русских классиков. Где ахилловой пятой неприступной с виду девушки является жалость. Стоит ей хоть кого-то пожалеть и тут же влюбляется. А заканчивается всё печально: гибелью или моральным падением.

Вот и здесь Ласточка с маленьким, но очень добрым сердцем летает в разные концы города исполнять поручения неподвижной, но очень целеустремленной статуи. Принц хочет всем помочь. И что жизнь его или ласточки в сравнении с масштабностью цели? И голос Принца с каждым разом становится всё требовательней и требовательней: «Ласточка, ласточка, маленькая ласточка. ИСПОЛНИ ВОЛЮ МОЮ!!!» И Ласточка летит. ИСПОЛНИ ВОЛЮ МОЮ!!! А зима всё ближе. ИСПОЛНИ ВОЛЮ МОЮ!!! А Принц всё тускней. Он уже не видит тех изменений, что происходят с городом и птицей. Дети кричат: «У нас есть хлеб!» И Счастливый принц улыбается. И Счастливый принц счастлив. Он больше не заплачет. Никогда не заплачет, ведь у него нет глаз. Он слеп. И он счастлив. Он даже не подозревает что зима уже здесь…

Финал предсказуем: Ласточка улетает в обитель Смерти, Принца отправляют на переплавку. В духе Уайльда было бы ещё создать коллапс в городе. Все стали равными и важными. Никто больше не хочет работать, пекарь печь хлеб, швея шить, дворник мести, золотая молодёжь дышать. И только маленький мальчик всё так же просит, что бы ему дали луну. Уайльд мог бы так написать. Вместо этого он выпускает Deus ex machine. «И повелел Господь ангелу своему…». И этой библейской фразой, не вписывающейся в логику сказки, Оскар Уайльд, как из Кольта 36 калибра разносит читателю мозг. Это звучит почти так же круто как в Бунинском «Господине…»: «Бесчисленные огненные глаза корабля были за снегом едва видны Дьяволу, следившему со скал Гибралтара, с каменистых ворот двух миров, за уходившим в ночь и вьюгу кораблем». Бьёт читателя обухом по голове. Создаёт какофонию мыслей. Заставляет проснуться. Вплетает в мелодию детской колыбельной Полёт Валькирий. Фантастическое воздействие. И по этой причине Оскар Уайльд гений, а я сижу в коммунальной квартире, смотрю в окно и пытаюсь закончить это несуразное эссе.