ПАМЯТИ ДЕДА

 

Я в окопе не мерз, не бросался под танк,

В самолете горящем не шел на таран.

Я не знаю, какою была та война,

Как в ушах после боя звенит тишина.

 

Я не знаю, как лает взахлеб миномет,

Как открытою грудью ложатся на дот.

Но я знаю, как старые письма хранят,

Где, спустя столько лет, оживает солдат…

 

…И с победой они воротились в весну,

Кому было дано уцелеть в ту войну.

Кто погиб, был оплакан и памятью стал,

А мой дед не вернулся - без вести пропал.

 

Я не знаю: в упор или из-за угла

Прилетела та пуля, что в деда вошла,

И в немецком концлагере стыл на плацу?

Или мухи по мертвому вились лицу?

 

Но я знаю: от пуль он не прятал лицо,

Что ни трусом он не был и ни подлецом,

А без вести пропал, так его ли вина,

Что такая судьба и такая война?

 

Почему же теперь мы стыдимся о нем

Говорить, поминая других за столом?

Если нам все равно, то воронам не лень

Ядовитой слюной исходить по сей день.

 

Я плюю на наветы. Уймись, воронье!

Не касается деда все это вранье!

Мне сказали о нем все как есть, до конца,

Слезы бабки моей да рассказы отца.

 

Пал безвестным мой дед. Это значит: над ним

Вьется вечным огнем нашей памяти дым.

А земля приняла без имен и наград

Всех погибших на ней неизвестных солдат.

 

ПЕСНЯ ТАТАРИНА

 

В жизни мне что не много, то - мало.

И в кого, не пойму, я пошел?

Моя мама славянка с Урала,

А отец мой казанский монгол.

Не московский изнеженный барин,

Не цыган из бродяжьей семьи,

Я - татарин, и дед мой татарин, -

Степью вскормлены корни мои.

 

Степь от летнего зноя лоснится.

Горькой пылью скрипит на зубах.

А на севере белые птицы

На зеркальных гнездятся прудах.

И с российской лесною природой

Сплелся дикий ковыльный венок.

И во мне два великих народа

Непрерывный ведут диалог.

 

От отца мне достался гусарский

Темперамент да темная масть,

Да характер упрямый, татарский,

Да к свободе звериная страсть.

А от матери - тяга к полету,

Вера в сказки, мечты, миражи,

Да способность работать без счета,

Да еще нетерпимость ко лжи.

 

Окунаюсь в степное приволье,

Растворяюсь в дремучем лесу.

Два начала во мне - оттого я,

Как теленок, двух маток сосу.

От кого я впитал эти стоны,

Что замешаны в песне моей?

Из курганов татарских нойонов,

Иль из склепов славянских князей?

 

И когда меня жареный кочет

Прямо в мягкое место клюет,

Над судьбой во мне кто-то хохочет,

Кто-то грустные песни поет.

И когда я просвета не вижу,

Впору лезть головою в петлю,

Кто-то шепчет во мне: ненавижу, -

А другой отвечает: люблю.

 

Я мечусь между двух океанов,

Двух огней, двух столпов, двух культур.

То князья, то татарские ханы, -

Попадаю в ощип, словно кур.

Полу-войлочный, полу-посконный -

Мне вовек не дано быть другим.

Умирая под русской иконой,

Прохриплю я: «Шайтан, ерагим!»

 

«Шайтан, ерагим!»- в переводе с татарского на русский дословно означает: «Сатана, удались!»

Ну, что-то типа: «Изыди, Сатана!»

 

РАСПЯТЬЕ

 

Было рамы оконной распятье

Опрокинуто на пол луной,

В час, когда белоснежное платье

Ты откинула смелой ногой.

И, как блики на белые плечи,

Ночь рассыпала горсти цветов.

И сгорали венчальные свечи,

Расточая печаль и любовь.

 

Мы были юными, смешными, несмышлеными,

Казалась грешной нам ночь, бывшая святой.

Ведь мы не ведали тогда, что над влюбленными

Во тьме летает ангел золотой.

 

Танцевал огонек балериной,

И над взмахом надломленных рук

Маслянистый дурман стеарина

Замыкал то ли нимб, то ли круг.

И в сияньи волшебного круга

Исступленно сплетались тела.

Ах, какой была нежною мука!

Как мучительна нежность была!

 

И как будто святое причастье

Ночь вложила в сухие уста -

Полудетское глупое счастье

Мы глотали, как тело Христа.

А когда мы уснули в объятьях,

И тела утонули в луне,

То над нами осталось распятье

Тенью рамы на белой стене.