Вот и пустились нежданно дожди, дожди...

 

Улицы-реки смывают следы и жизнь –

мерно, смиренно, но тщательно и без меры.

 

Я где-то здесь – средь воды –

на асфальтном сером.

Видишь, в груди моей маленький маячок –

бликает тускло бесцветным: "ещё, ещё"...

..."раз-два-три, раз-два-три, раз-два-..." –

теряет счёт.

Тычется в рёбра нелепым слепым бессильем.

 

Кто-то укрытый неярким зонтом прошёл.

Столь безразличен. Но будто бы хорошо

стало – и тихо, и трепетно, и счастливо...

 

Дождь превращается в вечный унылый ливень.

 

Вот бы мне лодку и вёслами в никуда

томно грести, напевая "ту-да, ту-да",

или, пожалуй, не нужно воды и вёсел.

 

Лучше бы снова зиме наступить.

И в снег –

крайне беспечно, чтоб после, как все, болеть.

В узкоквартирную полупустую сеть

самод̶о̶в̶о̶л̶ь̶н̶о̶извольно запутать себя и видеть –

там, во дворе, умирая, снеговики

в оттепель всё ещё лыбятся – дураки –

палкою палки касаясь – рукой руки...

Я-то поправлюсь от лёгкой своей ангины.

/Впрочем, да кто его знает?/

 

А там весна.

Вёсла на крылья сменяя...

И до свида...

 

Пусть бы случился красивый последний сад

и повсеместный искристый колючий иней...

 

*

 

Вот и затихло под рёбрами,

словно не...

...не было неба

и серого вовсе нет...

 

И дураки все растаяли по весне.

 

Там, где с улыбкой стоял бестолковый снег,

дети, играя, рассыпали апельсины.

 

К лужам, не хлюпая, полупрозрачный синий

тоненькой струйкой по грязи дорог течёт,

всё повторяя зачем-то: "ещё, ещё..."

 

И улыбается... детям и апельсинам...