бесовское

Сок ежевики в ладонях и на губах.

Вечер конечен,

он знает: пора забав

зреет в ростках лунородных.

И фонари

гаснут стыдливо:

кураж, не скупясь, дарить —

злая потеха бессонных небесных глаз.

Занавес — шторы.

Подмостки — тугая гладь

свежепостеленных бязевых простыне́й.

Знаешь… не важно — пришёл ли огонь извне,

или родился без спроса в протоках вен

ярый, сжигающий заживо тёмный свет.

Где-то под горлом натянута нить пути —

не оторваться,

не выплыть из бури в штиль,

только раскрыться,

вдохнуть,

донырнуть до дна,

соприкасаясь глубинно, оставить знак,

след принадлежности —

рану,

тавро,

стигмат —

а по-другому ретивое не изгнать

в мир, где двоих без труда побеждала ночь,

где воскресал,

умирая за мной...

со мной.

Где — и в одежде застёгнутой обнажён —

пальцами, будто калёным стальным ножом,

вёл по ключице и вниз,

усмиряя зверя,

лютого жителя пятого межреберья.

Голосовать