Про решку
Кругом грачи, притихшие, сидят,
ручьям журчать, по ходу, надоело.
Недозима который день подряд
пытается мазнуть хоть чем-то белым.
А я, пропив последнее пальто,
пристроив спесь свою в углу на гвоздик,
мечу́ чернила, думая: «Не то!»,
из лёгких с дымом стравливая воздух,
как шарик спущенный, забытый на балу…
Вдыхаю углекислоту и каюсь,
икаю и втыкаю вновь иглу
в распухший от ударов клавиш палец.
Кисель прокис, зато допит портвейн,
январскую муку́ доели мыши.
На белой коже руны синих вен
зудят: «Дорежь!» И я их голос слышу.
От катастроф ошмётки старых строф
я соберу и — к слоникам на полку.
Их обгоревший смысл уже не нов,
но в новых текстах также мало толку.
Сомненья кол покоится в груди,
пуская корни и рожая почки.
А впереди… Да, что там впереди? –
Ещё не ясно, но уже не точно.
Прочухавшись, саврасовы грачи
галдят истошно, топчутся на ветке…
А Бог молчит. А он всегда молчит,
подбрасывая решкой вверх монетку.
