Семнадцать
кто-то писал, что мы влюбляемся в голос...
да чёрт его знает, во что мы влюбляемся в семнадцать лет?
впервые он позвонил в марте.
искал текстовика для сколоченной из местных ребят метал-группы...
странная штука судьба: мы проболтали весь вечер.
зацепил, как порвавшаяся гитарная струна цепляет рукав свитера:
почти мимолетно, но оставляя некрасивые затяжки.
в нём не было ничего. а в то же время было всё.
и я писала о призрачных гонщиках,
колокольной руси, неприкаянности ночных городов,
любви, о которой не знала до его вечернего звонка.
впервые он приехал в июле –
с концертом в наш потрёпанный жизнью дк:
событие для местных малолетних и не очень алкашей,
точка невозврата для меня.
он был обычным, а в то же время особенным
для глупого неопытного сердца.
впервые он признался в сентябре:
под лестницей подъезда в доме,
где мы с подругой снимали комнату.
и затхлый подъезд, и предстоящая контрольная по вышке в вузе,
и его вполне вероятная ложь утонули в рифах "Омелы",
что долбила в одних наушниках на двоих.
впервые я подумала, что нам надо расстаться, в декабре:
тогда он признался, что больше года встречался и с бывшей,
хотя мы жили вместе.
ложь – тоже порванная гитарная струна.
бьёт по лицу резко, неожиданно царапает,
больно до слёз.
всё закончилось в марте:
два года счастья, обид, обмана и надежд на общую дорогу.
ни одна наша песня так и не прозвучала...
мне девятнанадцать, и кажется, что всё впереди.
мне двадцать два, и я пытаюсь полюбить другого.
мне двадцать семь, и я почти не вспоминаю о нём.
мне тридцать.
и, наверное, я никогда ни с кем не почувствую того же,
что чувствовала в семнадцать,
когда его голос в трубке звучал родным:
"привет, любимая!"
