Он приплыл на огромном корабле. Хотя вернее будет сказать, его корабль выбросило на берег во время одного из штормов, которые так часто бушуют каждую осень у нашего побережья. Почему судно не разбилось в щепки о рифы, как это порой случалось раньше — навсегда останется загадкой. Как и то, почему он был на корабле один.

 

Не случайно, что первой обнаружила его именно я. Маленьким моим чудачеством с давних пор стало приходить почти каждый вечер на берег и с высокой скалы наблюдать уходящее за край океана солнце. Что-то было в этом мистическое и будоражащее — смотреть, как величественный алый диск тонет в тёмной воде. Вот и в тот день, сразу после шторма, я не смогла усидеть дома и сбежала к океану. А там, на берегу, и увидела мужчину, лежащего без сознания у кромки воды. Подавив вполне естественное чувство страха, я спустилась на берег, и, убедившись в том, что он ещё жив, стремглав бросилась за подмогой. Сама я ничего не могла сделать при всём желании — во-первых, совсем не умею оказывать первую помощь раненым. А во-вторых, мужчина был весьма крупный, не хватило бы сил не только повернуть его, чтобы оценить полученные травмы, но даже хорошенько пошевелить в попытке привести в чувство оказалось бы большой проблемой. Бегаю я быстро, да и люди у нас в городке отзывчивые, поэтому не более, чем через полчаса «команда спасателей» была на берегу, имея при себе всё необходимое для оказания помощи пострадавшему от ярости океана.

 

С немалым трудом чужак был доставлен в городок и размещён в доме дядюшки Коула, нашего единственного лекаря. Оставив дядюшке пару помощников, остальные спасатели дружно отправились в ближайший трактир, чтобы промочить горло после праведных трудов, обсудить между собой происшествие и поделиться новостями с теми, кто прозевал вечернюю суету.

 

Про меня благополучно забыли, чему я только порадовалась. Родители были против вечерних бдений у моря, считая их странными и ненормальными, и всегда ругались, когда обнаруживали отсутствие дочери в закатные часы. Незамеченная, я пробралась в дом и, завершив необходимые хозяйственные дела, скрылась в своей комнате. Сон не шёл. В мыслях был он — загадочный чужак, такой непохожий на всех нас, таинственный и непонятный. Раньше мне не случалось видеть людей из-за океана. Их корабли никогда не приставали к нашему суровому берегу, а к тем, что океан разбивал изредка о скалы, не подпускали женщин и детей.

 

Прошло около недели. Повседневные заботы пригасили и отодвинули на задний план любопытство, а загруженность работой не давала простора для пустых мыслей. Но вот, наконец, выздоравливающий от не слишком тяжёлых ранений чужак впервые вышел на крыльцо дома. Это событие сразу же собрало толпу детей и нескольких праздных взрослых. Так как дом лекаря был совсем рядом с нашим, я тоже оказалась среди шумного сборища.

 

Он был большой, действительно большой. Самый высокий мужчина острова с трудом достал бы макушкой до его подбородка. Что же было тогда говорить обо мне, если даже по меркам наших людей я считалась миниатюрной… В общем, он тогда показался ожившим сказочным великаном. Внешность чужака тоже была необычной и выдающейся. Черты лица — крупные, несколько грубоватой лепки, особенно по сравнению с тонкими лицами большинства горожан. Густые тёмные волосы, что тоже было очень странно для нас, светловолосых или рыжеватых, спускались тяжёлыми гладкими прядями на мощные плечи. Фигура его была массивной и крепкой, с выраженными мускулами, без капли жира. Конечно, в нашем маленьком городке, где жили преимущественно рыбаки и фермеры, удивить кого-то мускулистым телом было трудно, однако этот человек выглядел просто монументально. И, при всём при этом, в его движениях ощущалась какая-то грация и мягкость, а серые глаза, которые мужчина забавно щурил в лучах утреннего солнца, смотрели на людей с доброй усмешкой.

 

Все, стоявшие плотной толпой, и дети, и взрослые, с некоторой робостью взирали на чужака, боясь приблизиться. Что толкнуло вдруг на поступок, не знаю, но, неожиданно для самой себя, я решительно сделала несколько шагов вперёд, и, протянув ему руку, дрожащим голосом сказала:

— Привет, мы рады тебе. Я Ана, а ты?

Он широко улыбнулся, взял мою руку в крупную ладонь, в которой она утонула почти до трети предплечья, и слегка пожал, очень легко и бережно.

— Меня зовут Гилберт. Похоже, я у вас задержусь надолго, поэтому не откажусь от пары-тройки добрых друзей. Согласна дружить со мной, малышка?

Под любопытными взглядами горожан я очень смутилась и покраснела, а утвердительный ответ прозвучал почти шёпотом. Так судьба впервые постучала ко мне в двери. Правда, тогда я ещё не подозревала об этом…

 

Время шло своим чередом. Вскоре все привыкли к чужаку, он даже почти перестал быть чужаком, настолько быстро и просто вписался в размеренный уклад нашей жизни. Днями помогал всем, кому нужна была помощь, справляясь при этом с тяжёлой работой лучше и быстрее двух-трех наших мужчин, за что люди были ему благодарны и платили своим гостеприимством. А в свободное от работы время Гилберт шёл на берег и там разбирал по досочкам слишком сильно побитый корабль, а из получившегося материала строил какую-то невиданно огромную и сложную лодку. Дело у него продвигалось медленно — времени на строительство было мало, да и делать приходилось всё самому. Только вездесущие мальчишки иногда помогали, что-то вроде «подай-принеси» по мелочи да нетяжёлое подержать там, где двух рук не хватало. А вечера Гилберт проводил в таверне моего отца, где все окрестные жители собирались за кружкой пива или стаканчиком грога, и там рассказывал очарованным слушателям дивные истории о далёких загадочных странах. Я всегда старалась быть в зале, поближе к нему, как и все, слушала, открыв рот и затаив дыхание. И незаметно, по чуть-чуть, привязывалась всё больше и больше…

 

Но однажды, видимо, находясь в особо благодушном настроении после удачного дня, Гил взял в руки гитару, висевшую на стене без дела долгое время, бегло настроил лады и запел под перебор струн. Вот тогда я поняла, что пропала. Его чарующий глубокий голос летел, заполняя помещение, словно отражаясь от стен и потолка. А я внимала песне, не в силах сдержать слёз и отдавая ему своё сердце, свою душу в безраздельное владение. Есть поговорка, что женщины любят ушами… Со мной она подтвердилась на сто процентов. Так, под звуки волшебной музыки, я обрела своё горькое счастье…

 

Позже я узнала, что Гилберт тоже был неравнодушен ко мне с первой нашей встречи. Правда, хорошо понимала, что родители никогда не позволят мне быть рядом с чужим. Все-таки, при всей привычке и добром отношении, Гил, по большому счёту, оставался далёким, не до конца понятным, и оттого несколько пугающим. Одно дело — давать работу и временно принимать у себя в доме, и совсем другое — пустить в семью. Понимал это и он. И молчал о своем чувстве столько, сколько мог, сколько я позволила ему. Было ещё одно препятствие — я знала, да Гилберт никогда и не скрывал, что не собирается оставаться навсегда на острове. Как только лодка будет достроена и закончится сезон штормов, океан снова позовёт. Там, на Большой земле, его жизнь, его семья, жена и дети. Однако, до этого было ещё далеко, в сердце горел пожар, многое казалось неважным и несерьезным. Я бросилась в свои чувства, как ныряльщик бросается в воду с высокого обрыва, закрыв глаза и надеясь только на милость богов.

 

Мы встречались каждый вечер на берегу океана, в тайном уютном гроте. Там подолгу сидели, даря друг другу нежные объятия и поцелуи. Дальше этого дело не заходило. Он, видимо, просто берег меня, а мне хотя и смутно хотелось чего-то большего, но тогда я ещё не знала — чего, и потому всё казалось правильным.

 

Беда подкралась, откуда не ждали. По островным понятиям я была уже далеко не юна, но с замужеством не торопилась, несколько раз отвегнув сватовство неприятных женихов. Родители тогда смирились с моими отказами, врагами мне они, всё же, не были. И вот теперь сватов прислал милый, добрый и состоятельный парень из всем известной семьи. В глазах матери застыла мольба, отец смотрел с угрозой. Поняв, что бескровно для меня на сей раз отказ не пройдёт, с болью в душе я согласилась.

 

Скорая свадьба была многолюдной, шумной и весёлой. Весёлой для всех — но не для меня… думаю, что и не для Гила. Уж слишком напоказ, бесшабашно и немного неуклюже он танцевал со всеми женщинами, осмелившимися принять его приглашение. Слишком много отчаяния звучало в его песнях, сегодня по-особенному яростных и страстных. И слишком долго провожал он глазами нашу пару, когда пришла пора «молодым» покинуть празднество.

 

Что было дальше, не стану тут описывать, вы всё знаете и без меня. Только замечу, что ничего, кроме стыда, боли и разочарования я не испытала. Наверное, только так это и бывает с нелюбимым. А потом покатились чередой бесконечные серые дни, без вдохновения, без радости. И только редкие встречи мимоходом, на улице, да вечера в таверне с полюбившимися рассказами и песнями давали силы жить. А грусть в прекрасных серых глазах Гилберта эти силы безжалостно отбирала.

 

Конечно, так не могло продолжаться долго. Судьба и случай снова встали на нашем пути и толкнули друг к другу. Встреча вечером на берегу, куда я продолжала уходить почти каждый день с молчаливого попустительства мужа, была неожиданной и фатальной. Чувства, которые тлели, не угасая, разгорелись с новой силой. Порыв, бросивший нас навстречу друг другу, смёл все условности, разрушил остатки благоразумия. Нежность, страсть, желание хлынули волной и с головой утопили в блаженстве единения. Теперь я узнала, наконец, какой бывает близость с любимым и смогла поверить в рассказы подруг о том, как это невероятно прекрасно.

 

Наши тайные встречи продолжались весь остаток зимы и весну. И лишь одно терзало невыносимо, лишая порой покоя и сна — строить лодку Гил так и не перестал. Более того, работа над ней шла к завершению. И вот, наконец, в начале лета любимый пригласил горожан посмотреть на своё творение. Лодка была самой прекрасной из всех, что я когда-либо видела. Большая, но изящная, с огромным белым парусом… как я восхищалась ею, как её ненавидела!

 

Наш последний вечер был пронзительно-нежным и болезненно-отчаянным. Снова и снова любимый брал меня, словно не мог насытиться. Снова и снова я отдавалась ему, желая полностью слиться и не отпускать. Наконец мы нашли в себе силы оторваться друг от друга и проститься. А на рассвете Гил должен был выйти в море.

 

Весь остаток ночи я провела без сна. Ближе к утру взяла большую бутыль масла, огниво и отправилась на берег. Решительно подойдя к лодке, долго смотрела на неё, а потом, с усилием разжав пальцы, выпустила бутыль из рук, завороженно глядя, как она разбивается на осколки об острые камни.

     

А ещё немного позже с вершины самой высокой скалы наблюдала, как постепенно в рассеянных утренних лучах уменьшается и тает за горизонтом парус. И думала, что никогда ещё не было, да и не будет уже так больно и так ярко. И молча благодарила любимого, потому что только эти несколько месяцев я по-настоящему ЖИЛА…