Лиговская коммуналка, окна весной нараспашку.

Пьяный отец выгоняет из дома младшенькую, Наташку.

 

«Что мне с тебя, профурсетка, двести рублей с получки?!

Взять бы ремень, как раньше бывало, да подзадать бы взбучку!».

 

Бабушки стихли на лавках. Галки внимают чинно,

Как разоряется басом хрипатым видный в прошлом мужчина.

 

«Иди, доставай, как хочешь; мне всё равно - хоть откуда!..»

В юном лице – ни единой кровинки.

Но вдруг говорит: «НЕ БУДУ».

 

…И у соседей настежь створки белой оконной рамы.

Двор наполняется чистым Чайковским, пушкинской главной драмой:

 

«Я люблю Вас… Я люблю Вас, Ольга… Как одна безумная душа поэта еще любить осуждена…»

 

 

«Старые песни о главном…» – жёлтый плевок сквозь зубы.

Он вспоминает Наташкину маму, что обожал сугубо.

 

Ольга, ты помнишь ли, Ольга, пел во дворе под гитару?

Оленьку – нежную, светлую Олю – выбрал когда-то в пару.

 

Прыгнул за руль на праздник: встречка, пролежни, шрамы.

Старшие съехали сразу же, как простились с любимой мамой.

 

Как-то оно покатилось… Россыпь хмельных многоточий…

Музыка стихла. Словно проснулся. Пусто. Куда ж ты, доча?

 

Бьёт кулаком в подоконник (банки, бутылки, окурки).

Батя, трезвея, всё ищет глазами щупленькую фигурку...

 

Двадцать минут – и Наташка уже на Московском вокзале.

Кофе в зелёном картонном стакане.

Плацкарта.

На самый дальний.