Осень скромно отшучивалась ярким и всё ещё жарким южным солнцем. Театр широко распахнул свои дубовые массивные двери и глубоко, с наслаждением, вдыхал тёплый осенний воздух, стараясь запастись им на зиму. Учитывая, что южная зима пугала десятиградусными морозами не более пары январских недель, в это вполне верилось. Более того, я поймал себя на том, что сам старался вдохнуть как можно глубже, дабы запастись ароматами осени.

 

До начала спектакля время ещё было, но пёстрая толпа, степенно шурша, втягивалась в театр, стремясь окунуться во внутреннюю прохладу, уйти подальше от припекающих солнечных лучей.

Здание театра было небольшим, но уникальным. Среди горожан даже ходили упорные слухи, что оно является уменьшенной копией знаменитой миланской «Ла-Скала». Как бы оно ни было, но театр был уютным, удобным, обладал уникальной акустикой и выглядел весьма солидно, невзирая на свой полутора столетний возраст, или даже благодаря ему.

Когда двери поглотили остатки провинциальных театралов, я решил, что пора зайти и мне. Похоже, что первый звонок уже прозвучал.

 

Небольшой холл театра венчался крутой лестницей, ведущей к входу в партер. В обе стороны от распахнутых дверей партера, в которых уже растворились зрители, уходили изогнутые коридоры, охватывающие зал кольцом.

Мне нужно было налево, к лестнице на балкон. Очень похоже, что я был последним и несколько опаздывающим.

Оставив за собой гул голосов партера, я углубился в узкий коридор без окон. Стилизованные светильники на стенах имитировали мерцающий свет свечей и даже потрескивали. Шаги заглушались толстой ковровой дорожкой. Гул голосов стихал.

 

Когда стал подниматься по узкой лестнице, освещение стало совсем символическим. Мелькнула мысль, что спектакль начался, и я непростительно опаздываю.

Лестница почему-то не заканчивалась.

От длительного подъема в ушах шумело. Я буквально слышал, как сердце с усилием и пришёптыванием гонит толчками кровь по венам - «бш-ш-ш, бш-ш-ш, бш-ш-ш».

 

Наконец лестница вывела в небольшой коридор, стены которого были наполовину выкрашенными синей масляной краской. Он уходил куда-то в темноту, но через несколько шагов слабый свет справа показывал, что именно там и есть выход на балкон. Туда я и направился.

Однако, свернув за угол, я оказался совсем не на театральном балконе, как ожидал, а перед несколькими ступенями, спускающимися в ещё один коридор.

 

Шум в голове после подъёма по лестнице не утихал, а даже наоборот. Кружилась голова, дыхание прерывалось, в глазах туманилось.

Внезапно пришло осознание, что это коридор морга, и ближайшие двери по левой его стороне ведут в помещение, в котором выдавали заключение о смерти отца. Ощущение недавней потери заныло где-то глубоко внутри, в том месте, где перехватывает дыхание от сильного удара в грудь.

 

Я сделал шаг.

Звук запрыгал по стенам куда-то вперёд. Стараясь не шуметь и не смотреть на зловещую дверь, почти на цыпочках пошёл вперёд. Никогда ещё мне не приходилось так долго проходить мимо закрытых дверей.

Наконец, сквозь усиливающийся туман в глазах, практически наткнулся на закрытую дверь, нащупал ручку и толкнул от себя.

 

Перед моими глазами открылся громадный амфитеатр. Круто уходящие вниз ряды из белого мрамора, пропадающая далеко впереди, в сумраке, громадная сцена с чёрным тяжёлым занавесом. Исчезающие в бесконечной вышине ребристые стены. Я почувствовал себя муравьём, прилипшим к ободку громадного белоснежного унитаза. Шум в голове превратился в нестерпимый гул, рёв. Виски саднило, глаза слезились.

Не выдержав такого напора, я метнулся назад, за дверь, в коридор морга. Пробегая мимо зловещей двери, почти услышал за ней мёртвую жизнь и почувствовал сладковатый запах смерти. Влетев назад в коридор, свернул направо.

Ощущение реальности было потеряно где-то далеко и давно. Сфокусироваться на мысли не давали постоянный давящий шум тишины и окутывающий туман, то белёсый, то сажистый.

Тьма коридора распахнулась большим тёмным помещением. Впереди, чуть правее и ниже, виднелась некая эстрада, немного подсвеченная точечным диодным светом. По левой стороне шли ряды деревянных скамеек знакомой формы. И само место казалось очень и очень знакомым.

 

Я находился на втором ярусе окутанного густым плотным мраком храма Благовещения, что в Назарете. Там, где мне померещилась эстрада, шла месса. Пространство вокруг наполняли тихие звуки едва различимых псалмов. На скамейках сидели люди. Их светлые и знакомые фигуры явно выделялись на фоне всё окутывающего мрака. Это я видел отчетливо, боковым зрением, пока пытался высмотреть проводящих мессу. Но чем пристальнее всматривался, тем сильнее размывались и исчезали в темнеющем тумане образы. Тогда я перевёл взгляд на сидящих. Пока видел их краем глаза, казалось, что это мои давно почившие родственники. Однако, стоило лишь попытаться сфокусировать взгляд на любой из фигур, как она растворялась во мраке, оставляя после себя едва различимый силуэт. Чёрный на мрачном.

Мои глаза бегали с фигуры на фигуру, стирая кажущиеся остатки жизни, пока скамейки не опустели. Мрак стал опускаться и на всё остальное. Псалмы меняли тональность, приобретая некий зловещий оттенок. Я ринулся назад.

Тьма опускалась везде. Коридор потерял ровность очертаний. Теперь я брёл по грубо вырубленному в скале тоннелю. Тьма хватала за ноги, подступала с боков, съедая постепенно стены, клубилась над головой. Уши глохли от оттягивающихся ударов сердца. «Ш-ш-ш-ш-ды-дых, ш-ш-ш-ш-ды-дых...». Лёгкие судорожно пытались выдохнуть воздух, но вместо этого всё время его вдыхали, распирая всё больше и больше, разжимая рёбра. Глаза лихорадочно бегали. Под взглядом налезающая тьма на время отступала, но потом опять неуклонно заполняла всё собой.

Практически теряя рассудок, буквально как пробка из бутылки, я выскочил из тоннеля в некое подобие хлева. Мельком успел заметить стойла и остатки сена на полу, и тут же меня полностью накрыла Тёмная Серость.

Шаря вокруг руками, внезапно нащупал тёплую и живую фигуру ребёнка. Радостно прижал к себе. Серость немного расступилась, подпуская Тьму.

К своим ногам я прижимал сына. Ему опять было полтора, как тогда, когда мы остались одни. Подняв своё самое дорогое на руки и прижав к больно пульсирующему сердцу, я почувствовал ЕГО.

Окружающая Тьма уже практически обняла нас. И ОН заходил. Подходил. Сердце взрывало уши, Тьма сдавливала. ОН приближался.

Вот-вот, сейчас ОН выйдет из-за деревянной стены, и это случится. Непоправимое. И неизбежное.

Отчаянным усилием и из последних сил непокорности я подымаю голову и шагаю ЕМУ навстречу. Чтобы выкрикнуть, вышвырнуть всё, что во мне осталось, ЕМУ в лицо! Раскромсать и прогнать ЕГО прочь горящим взором.

 

Но... У НЕГО нет лица. Плотный, непроницаемый кусок Черноты на фоне непроглядной Тьмы, которая охватывает и наполняет всё.

 

Остаётся лишь звук. «Ш-ш-ш-ш-ды-дых... Ш-ш-ш-ш-дых... Дых».

 

Исчезает и это. Больше не остаётся ничего.

 

Из Пустоты раздаётся детский голос: «А что потом?»

 

— Потом? Потом я умер...