Seventy seventeen
Неизбежность ступает навстречу Судьбе,
Сокрушая надежды и лица.
Всё испортил навеки один только день,
Но былое на миг возвратится.
Вновь приходит Рудольф в родовое гнездо,
Он последний из графского рода.
Неприветливо смотрит из прошлого дом,
Неизвестно которого года.
Граф, одетый в засаленный мятый сюртук,
Открывает истлевшие двери
И проходит в гостиную, в дальнем углу
Воскресает забытое время.
Ах, тогда каждый день приезжала Люсиль,
Та княжна, что жила по соседству.
Синий взгляд то смешил, то ласкал, то бесил —
Дева юная, милая сердцу.
Валентин, милый друг, фантазёр и поэт,
Не давал им закиснуть от скуки.
Но Рудольфу мечталось, что вырвется в свет,
Чтоб сбежать от прабабки-старухи.
Старой даме не нравился отпрыск внучка —
Всё ворчала, и жизнь стала мукой.
И Рудольф заявил: я уеду пока,
Хоть друзья не хотели разлуки,
Умоляя остаться на несколько дней —
На семнадцатый свой день рожденья;
Но Рудольф из-за бабки покинул друзей,
Соблазненный отца предложеньем.
Думал он: через год возвратится назад,
Но прошло уже больше полвека,
И в испуге Рудольф протирает глаза,
Замечая в углу человека:
— Валентин! Неужель?! После стольких-то лет
Ты ни капли не тронут годами!
— Ну а кто именинник? — задорный ответ.
Валь порхает, и дом расцветает.
— Я слыхал, что ты в Индии ищешь цветы...
— Этим вралям свинца влейте в глотки!
О, к нам гость! — через миг Валентин у двери,
Улыбаясь, жмет руку красотке.
И Рудольф знает девочку: это Люсиль.
— Нет, княжна, Вам нельзя меня видеть!
— Почему не могу я пожать Вам руки?
Ты меня этим сильно обидел!
Иль уже недостойна? Скажи, не томи!
— Нет, Люсиль, это я недостоин...
Ты все та же, как в день, как рассталися мы;
Как вчера это было...
— Постойте!
Почему "как вчера"? — возмущен Валентин. —
Ведь и впрямь прошлым утром расстались
Вы с Люсиль... Mon ami, ты давай не шути!
— Да, — кивает княжна. — Но как ранил
Ты меня своим словом... Скажи: разыграл,
Милый друг, ну скажи: это шутка —
То, что ты нам вчера про отъезд рассказал;
День рожденья отпраздновать нужно,
Пышно, пестро отметить в семнадцатый раз! —
Восклицает Люсиль, приближаясь. —
И за то, что вчера опечалил ты нас,
Я не буду смотреть, как чужая.
Восхищённый Рудольф возле юной княжны
Вновь целует прозрачные пальцы...
Вдруг, отпрянув, вздыхает:
— Вы также нежны,
Я старик; пожалейте страдальца!
Валентин изумлён:
— Нездоров, mon ami?
Верно, болен старением духа...
— Валентин, замолчи, неуёмный шутник!
Друг смеётся, беззвучно для слуха,
Подводя к витой раме:
— Смотри на себя!
В гладь зеркальную глядя со страхом,
Граф Рудольф замечает живые глаза
Молодого Рудольфа... И ахнув,
Он смеётся, в объятьях друзей заключив;
Только счастье витает над ними...
Тишину разрушает опять Валентин,
Речь начав, будто плач над могилой:
— Мой учитель вещал об обычаях стран,
В диких странностях есть романтичность:
В день рожденья злых духов, проникших из сна,
Изгоняют из мыслей и жизни.
— Любопытно, — чуть вздрогнув, решает Люсиль.
— Молодых дикарей мучат страхом,
А тариф — год в минуту всю прошлую жизнь.
— Это слишком жестоко! Бедняги! —
Чуть бледнеет княжна, но Рудольф просит их:
— Я попробую: страхи исчезли,
И состариться я не боюсь ни на миг.
— Так начнем! — мир повязкой завесив,
Валь его погружает в прохладную тьму.
Шорох... Ближе... Крысиные визги...
Оступается... Бьётся стекло... Страшный шум...
И, срывая повязку, граф видит
На лице страшный шрам от осколков зеркал
На две части делящий всю жизнь старика...
