Медь
Всей свободы — быть пеплом,
фотоном в бездонной яме.
Птицы дразнят, чирикая.
Колокол над холмами
плачет, будто хоронит — не говори, кого! —
медь и солнечный свет в черепной подгоревшей каше...
Осень зреет отравленным яблоком —
и, сорвавшись,
оставляет вкус яда и в трещинах небосвод —
гроб уснувшего лета.
Стук комьев, слеза скупая...
Ночи мутно-беззвёздны, так холодно поутру —
день пригоршней надежд просыпается, просыпаясь,
и дождём лоскутков разлетается на ветру,
формалиновым выдохом комнаты овевая.
Не везёт ни в деньгах, ни в любви.
Не везёт кривая.
Не прямеет кривое.
И, может быть, лишь зима
обведёт белым мелом погосты, дворцы и храмы —
и, забив на рефлексии и повороты драмы,
серебра по тарифу отсыпав, сведёт с ума.
