Катарсис Ложкина
Ложкину, человеку простому и прагматичному,
писать лирические стихи было трудно.
Он бродил по квартире, курил, страдал,
ругался с женой, злился, бегал за хлебом —
нет, лирика никак не рождалась в его голове.
Тогда Ложкин решил разнюниться окончательно.
Он приобрёл в маркете белорусский "бурбон",
отрезал хлеба и сыра, нажарил колбасы,
включил любимый фильм "Белое солнце пустыни" —
схема была надёжная, отработанная годами.
Абдулла нехорошо улыбался, товарищ Сухов хохмил,
холодный "бурбон" летел мелкими пташечками,
душа Ложкина наконец-то согрелась и развернулась,
он вспомнил молодость и пустил скупую слезу —
но тут не к месту зазвонил его древний смартфон.
— Это звонят из службы безопасности вашего банка... —
обматерив жуликов, Ложкин нажал на пульт "плазмы".
— ... рекордное количество умерших сегодня... —
Холодея, Ложкин стал судорожно переключать каналы.
— ... изменение ставки Центробанка повлечёт...
Нет, с реальностью надо было срочно что-то делать.
На экране Абдулла закричал: "Махмуд, поджигай!"
Ложкин вздохнул и решил позвонить бывшей жене.
Та как будто сидела и дожидалась его звонка:
— Всё пьёшь? Ах, ну да, понимаю — муза, вдохновение...
Теперь настроение было окончательно испорчено.
Ложкин сел на свой любимый старый табурет,
начал раскачиваться на нём, бездумно глядя в пол,
мысли рыбками растревоженно метались в его голове,
потом их укачало, они слегка успокоились, уснули.
Ложкин вдруг оказался в странной фазе бытия —
он впервые поймал дзен, увидел мир иными глазами,
ощутил себя самого, ещё не старого, но уже не молодого,
почувствовал тихую радость, покой и умиротворение,
понял, как далеки и ничтожны все его проблемы.
Он неожиданно увидал, что мир дивно прекрасен,
осознал, что плевать ему на все эти кризисы и пандемии,
пора жить честно и писать свои тексты тоже честно,
нечего вымучивать из себя всю эту чёртову лирику,
плодя на свет очередное невразумительное "ничего".
Ложкину захотелось до зарезу написать такой текст,
чтобы не было в нём ничего для пустой красоты —
ни мелодичных рифм, ни многосмысленных намёков,
никаких размеров или надуманных метафор —
одна только правда, чистая, святая и настоящая.
Смутное предчувствие страшной беды охватило Ложкина —
внезапно брошенный странным новым чаяньем к столу,
он открыл ноутбук и дрожащими пальцами начал печатать:
"Ложкину, человеку простому и прагматичному,
писать лирические стихи было трудно..."
