Чеснок, имбирь, корица
Я помню всё, не помня ничего.
Ни сон, ни явь –
отрава из отрав.
Возьму левкой,
пажитник, медуницу, чертополох…
Стучит по ступке пестик.
Дрожит проваленный порог.
Чадит ночник. Парижское предместье.
Чума.
Сквозь запотевшее стекло
гляжу на мир глазами грозной птицы.
Всё это было. Было...
Я схожу с ума.
Чума ли?
Чёрный стяг трепещет и ворона крыло.
Ни день, ни ночь.
На дне имбирь, корица
и чеснок…
Сквозь щель барачную струится запах смерти.
Я и она! Но бродит кто-то третий.
Скрипит порог. Уже иду навстречу,
невесту в чёрном под руку беря.
Чеснок, корица…
Мало имбиря!
Пик лета – будто сморщенная осень,
в желтеющем сатиновом чепце.
Песчаный дождь слепит,
а в подворотнях просят
воды,
еды,
убить.
(Её или меня?)
Но спутница молчит, гостей встречая разных:
в шелках, дерюге, зареве огня,
на тачках, на телегах, на камнях.
(Чертовски не хватает имбиря!)
Я просыпаюсь, чтобы вновь попасть на праздник
венчания с чумной безликой маской,
но кто-то третий подтолкнёт меня
в поток больных, здоровых и заразных.
В нём проще утонуть, чем маску снять.
БОБОВАЯ ФЕЯ
Лоли с обложки – фея консервной банки:
Белые букли, лаковые глаза.
Ликом лощённым радует спозаранку
Джонни и Билла, Юту и Арканзас.
Банка бобов – два цента. Дешевле сдохнуть.
Выпить бы джина. Жаль, что закрыт салун.
Злые бутлегеры варят из сладкой свёклы
Сизый первач и прочую мачмалу.
Душит депрессия. Тут бы на баррикады.
Сотни голодных бунтов сломали строй.
Глянцевый идол, с повадками леопарда,
Держит в когтях Вирджинию и Детройт.
«Ешьте бобы», - вещает кудряшка Ширли, –
«Нет ничего надёжней простых бобов».
И обыватель верит – бобы всесильны,
Стоят бобы дешевле разбитых лбов.
Кружится Ширли, отчаянно бьёт чечётку.
Студия платит по сотне зелёных в день.
Сытым, голодным и нищим - и белым, и чёрным
Танец девчонки дороже разбитых надежд.
Смотрят восторженно, брюхо набив бобами.
Кто-то проплатит новый дивертисмент.
К черту свободу! Привычнее быть рабами.
Штаты бобы спасают и супермен.
