Лето в деревне — пора особенная. Бабушка часто говорила мне, что летний день — год кормит.

Мне представлялся этот летний день добрым и толстым мужичком, который кормил год. А год был такой худенький и весёлый! С рыжей копной волос. И веснушками на лице. На нём была рубаха-косоворотка, широкие серые штаны и лапти.

Почему именно таким мне представлялся этот год? Не знаю. И спросить мне не у кого.

Нет, не потому. Семья большая у нас. Я говорить не могу. Не умею. Не получается у меня. Только слышать получается и думать. Только видеть и пытаться понять. А говорить — никак не получается.

Вернее, получается, только меня никто не слышит. Кроме деревьев, цветов, реки, птиц, лошадей и конюха Прохора. Но он тоже немой. Не говорящий. Но мы с ним понимаем друг друга. И белая кобыла Ласточка тоже понимает. И меня, и Прохора.

Прохор хороший. Очень. Добрый. и сильный. Он работает конюхом. Возит сено с покосов и зерно в мешках на подводе, в которую запряжена Ласточка. Зерно можно возить, когда его выпишут.

Мне не понятно, как можно выписать зерно. И Прохор не понимает. Но возит молча.

 

Я люблю просыпаться рано-рано. И выходить из хаты к реке. Мамка знает, что я иду на встречу с другом, и не волнуется.

Рассвет ждёт меня. Когда он приходит, то на небе сначала появляется узенькая светлая полосочка, потом она разгорается алым пламенем. А потом на небе появляется огромное яркое солнышко. Я машу ему рукой, и оно улыбается мне в ответ.

Солнце ласкает землю лучами. Скользит по кронам деревьев, обнимает кустарники... Просыпаются птицы! Я слышу и понимаю — они рады новому дню. Новому-новому, неповторимому, важному и нужному. У птиц много забот. У них птенчики. Их нужно выкормить. И научить летать.

Воздух у реки прозрачен и чист. Тишина.

Еще я люблю раннее утро за то, что вокруг нет пока ни людей, ни тракторов, ни машин, и нет пыли, которую они поднимают.

А река вся в солнечных зайчиках! Я машу им рукой, и они прыгают по волнам...

На душе становится спокойно, и так хорошо. Я не могу рассказать, как. Потому что я «бедная немая девочка». Так меня называет моя мамочка. А бабушка грозит ей пальчиком и запрещает так говорить.

Всё! Солнце встало! Мне нужно срочно бежать домой! Там меня ждёт стакан парного молока и краюха хлеба с румяной корочкой. Молоко даёт наша коровка Звёздочка, а хлеб пекут в пекарне, куда Прохор привозит муку с мельницы. Когда он разгружает подводу, и носит на плечах огромные мешки, его голова, рубаха, лицо покрываются белым туманом, он улыбается и поднимает вверх большой палец левой руки!

Молча. И люди вокруг тоже улыбаются. Значит, они понимают. Значит, они раньше тоже были немыми. Но научились говорить мысли словами. И я научусь. Я верю…

 

Тот день был не совсем обычным днём. Воскресным. Бабушка всегда в такой день зажигала лампаду, надевала красивое платье, повязывала цветастый платок и шла в Храм. Она брала меня с собой. У меня был для такого случая лоскутный сарафан, красные сандалики. Платка не было у меня, мне разрешали так заходить.

Я стояла всю службу. И смотрела на иконы, и на людей. Мне было интересно. Я слушала и запоминала.

Потом нам всем раздавали просвирочки и мы шли домой.

Детям можно было играть на улице, а бабушки наши сидели на скамеечке и общались.

Но вдруг это спокойствие нарушилось. Бедой.

Люди бежали по улице и кричали:

- Спасайте детей! Спасайте детей! Ласточку понесло! Беда! Беда!

 

Прямо на нас неслась Ласточка! Грива развивалась на ветру, голова была гордо вскинута, ноздри раздувались…

Как страшно... Что случилось? Кто напугал Ласточку? Где Прохор?

Люди выскакивали со дворов с вилами, палками, дед Захар бежал наперерез лошади с ружьём… Вдруг он замер, как будто врезался в стену, пошатнулся и упал навзничь.

Ласточка приближалась. Она была совсем рядом.

Странные вещи начали происходить со мной.

Исчезли все звуки. Такая тишина звонкая… Люди стали прозрачными и двигались настолько медленно, что объяснить не возможно. И понять невозможно. Я хотела закричать громко-громко, на весь мир:

- Стой, Ласточка! Стой, моя хорошая, прошу тебя.

Я хотела убежать, но поняла, что просто остолбенела. Как камень. И не могу пошевелиться.

А дети сумели и разбежались. Что тут скажешь — судьба. Я же бедная немая девочка.

Я расплакалась.

И вдруг…

Навстречу мне прямо из ниоткуда вышел дедушка, которого я видела в Храме. На иконе. Седой и очень красивый. Он шел прямо на меня, весь в белых одеждах, белее белого, как снег, и — босой.

Его лицо было и добрым и строгим, он даже чуть-чуть улыбался. Глазами.

Я смахнула кулачком слезу со щеки и, улыбнувшись в ответ, сделала шаг навстречу. Мне стало так спокойно. Так уверенно и надёжно. Радостно. Я не могу рассказать словами.

Он повернулся ко мне спиной, и поднял руки к небу. Я повторила его движения.

У меня получилось!

Я стояла за его спиной с широко распростёртыми руками, и смотрела в небо.

А увидела ... Ласточку. На земле. Она была в шаге от меня. Спокойная и счастливая. Я отражалась в её глазах...

Вокруг нас молча стояли люди. Много людей. Очень много.

Бабушка крестилась, и причитала. Причитала добрые слова и крестилась.

Прохор лежал в повозке и не шевелился. Я посмотрела на него и не узнала. Он был седым. А лицо было синим. Нет, как сирень… я не знала, как назывался этот цвет.

Говорили, что его, Прохора, хватил удар.

А как удар может «хватить» — не говорили… Я не понимала.

Когда все успокоились и отпоили деда Захара водой из большой алюминиевой кружки, то просили меня рассказать, как я смогла остановить Ласточку.

А это не я смогла.

Это тот дедушка.

Николай Угодник. Он так себя назвал.

Когда уходил, он погладил меня по головушке. Было тепло и ласково.

Он молча сказал мне, что я теперь могу побеждать напрасную смерть.

А я стояла и думала, а разве смерть бывает другой? Я решила спросить об этом у бабушки. И у меня получилось!

Я радовалась. А все мои домашние плакали. Мама сказала, что от счастья. Так бывает? Бывает.

 

А у Ласточки появился другой конюх. Не Прохор. Иван.

Ласточка его слушается.

Но скучает за Прохором. Откуда знаю? Ласточка сказала. Я ей верю.