- - - - - - - -

Фэндом: игра "S.T.A.L.K.E.R." и та литература, что вокруг неё.

Персонажи: Чёрный Сталкер (в прошлом – Вадим Шухов по прозвищу Рэд); неканонный женский персонаж; мимокрокодилы – из канона и из авторской головы.

Авторский комментарий №1: имя героини выбрано в качестве отсылки к Стругацким, без которых не появилась бы эта игра, но у меня не_фанфик_по_Стругацким.

Авторский комментарий №2: здесь нет Чернобыля, и основная часть локаций выдумана мной. В околосталкерской литературе так иногда делают.

- - - - - - - -

 

С Дианкой мы познакомились в баре, куда приходят сталкеры-одиночки – заливать тоску тягучими разговорами. Диана тоже одиночка, она маленькая, как школьница, и чёрные пряди у неё на висках завиваются в колечки.

Я тогда был проводником. Только не на железной дороге, а на тех тропах, где больная земля и яркие зловещие камешки. Я умел слышать, как подходит беда на мягких лапах, и не понимал, почему другие не слышат.

Странное было время. Помню, сидел верхом на развилке сосны, свесив ногу, а Дианка стояла внизу и смеялась. Помню, шёл по болотистой роще, и Дианка вдруг появлялась среди осин, в сером комбинезоне, издали похожая на дымок.

Никто не знал, кто она, для чего в Зоне, давно ли. Её вообще почему-то не замечали, хотя это трудно – не заметить Дианку. Когда я спрашивал, она в ответ хохотала и рассказывала небыль. Нарасскажет, а потом смотрит грустно и далеко, будто не в стену бара, а в поле. Говорила, что у неё дома есть кот и строгая маманя, которая всех сталкеров зовёт охламонами. Но разбираться в выдумках не хотелось: нравилось зажимать ладонями Дианкины уши и трогать её носом между бровей.

А потом это потихоньку приелось. Потому что попросту никуда не вело. Так бывает: идёшь еле приметной тропой, замирая в предвкушении; кажется – вот близко сокровище, ещё чуть-чуть, вон за тем поворотом... Но тропинка тускнеет, теряется во мху, а вокруг всё тот же туманный осинник. Наплывает даже не страх – холодная, щемящая тоска. И понимаешь, что не тропа это вовсе: так же кто-то плутал, тыркался в поисках счастья, а потом плёлся обратно, вымотанный и злой.

И тогда Дианка впервые подошла ко мне с серьёзным лицом.

– Рэд, сходи со мной в город, пожалуйста.

Обыкновенно, по-деловому, как за покупками. В заброшенный город, куда даже бывалые редко суются. Геройствует она, что ли? Или случилось чего?

– Нужно.

Половина глупостей начинается с «нужно»...

Мы вышли с ней на рассвете. Дорогу Дианка, оказывается, знала. Пробирались через лес, вдоль поляны, над которой висела большая звезда – прямо над засохшей ёлкой, словно осталась с Нового года. Звезда потом долго брела за нами, цепляясь за ветки, пока не погасла.

Шли вдоль шоссе – мимо покосившейся остановки, мимо старых яблоневых садов. Из-под кривых узловатых яблонь медленно выкатывалось солнце. А по шоссе ехали тени машин, шелестя прошлогодними листьями. Еле видные: только контур и тихий шум – как прозрачный пакет, который гонит позёмкой. Говорят, что если такая машина затормозит и предложит подвезти – надо бежать.

Прошли мимо многоэтажного долгостроя – серого, безглазого, где во дворах ни одного дерева.

И сели отдыхать у разграбленного ларька. Солнце заволоклось дождливой хмарью, с неба шёл туман не туман – клубящаяся мучнистая пыль.

– Дианочка, а куда мы идём, не напомнишь?

– После, Рэд, после. Ешь колбаску.

До центральных улиц мы добрались уже к вечеру. Зажглись отсветы исчезнувших фонарей – память города. Одни – желтоватые, в кронах деревьев, похожие на золотых пауков; другие – на проводах, синие, тусклые. Уютнее от них не стало.

Днём здесь ещё ничего: обычные дома и рекламы, только тишина давит на уши, играет, как я с Дианкой. А ночью из подворотен наползает жуть. Кажется, что там – призраки гопоты, окраинных псов и оскалившихся машин с тёмными стёклами. Лёгким топотком налетает ветер – доносит щелчок откинутого лезвия и шорох шин.

– Диан, а ночевать прямо тут будем или подъезд найдём?

Мы стояли под фонарём. Лицо у неё было непривычно бледное.

– Испугалась, что ли?

Она покачала головой, глянула на пустые пятиэтажки.

– Здесь дом мой.

– А-а. Да и мой, наверное, тоже: куда ему деться. У нас половина сталкеров – бывшие местные.

Всё-таки нехорошая бледность. Понятно: воспоминания. Вон с тех качелек, может, прыгала в кучу листьев; под тем клёном какой-нибудь Витька портфель ей тащил, а на скамейке – бабуси, дома – пирог со смородиной и полотенца с подсолнухами по краям... чёрт.

– У тебя тайник здесь, да?

– Тайник, – Дианка вздохнула и потянула меня к подъезду. – Пошли, не назад же сворачивать.

В подъезде, по счастью, оказался один из ложных фонарей – болтался на конце выдранного провода и тихонько трещал.

– Зачем подниматься-то, Сусанина? На втором всегда безопаснее.

– Потому что я живу на четвёртом.

Эта загадочность меня уже порядком злила. Опасности не ощущалось – только странность, какая-то сонность происходящего.

И на кой ей тайник в собственном доме – кощунственно это, неправильно...

– Посвети, – Дианка остановилась и полезла в рюкзак. Пошуршала там, вытащила пакетик. Я пригляделся и чуть не сел: корм для кошек! Нераспечатанный.

– Диана, – я взял её за руку выше локтя. – Куда мы идём?

Её лицо казалось ещё бледнее, цвета стены. Будто передо мной не тёплая Дианка, а потрескавшееся граффити.

– Помнишь, ты спрашивал, будет ли у нас продолжение? А я сказала, что у меня родители строгие.

– Ну, прикалывались, а при чём...

– Сейчас мы пришли к ним. Я знаю, что ничего у нас уже... И про вас с Тинкой знаю. Всё это... отболело, изгладилось. Я по ночам выходила к болоту и орала, а Сидорыч ваш думал, что там кровосос воет. Теперь не ору. Но одну вещь ты должен сделать. Зайдём, и скажешь, что ты мой жених, – Дианка смотрела почти не мигая. Глаза в полутьме были блестящие и сухие.

– Так, – я собрался с силами и положил ей руки на плечи. – Угомонись. Тинки, Дуньки – всё это не здесь обсуждать надо. Ты устала, вон сколько пёрли. Сейчас спустимся, спальник разложим, а утром...

Она отвернулась и нажала кнопку звонка. В пустой квартире ничего не прозвенело, и Дианка нажала снова.

– Ну хватит, – твёрдо сказал я, соображая, как в таких случаях убеждают. – Сейчас поздно ведь? Поздно. Твои родители спят давно, гостям не обрадуются, скандал будет...

За дверью послышались шаги.

Прижавшись к стене, закрывая собой сумасшедшую и вскидывая автомат, я ещё пытался думать, что здесь просто жилой схрон, отчаянные Дианкины ребята – может, вправду родня... Но перед глазами стоял необитаемый, затянутый пылью подъезд, где ни окурка, ни следа – ничего.

Проскрипел ключ в замке, и дверь отворилась.

– Ствол опусти, идиот, – прошипела в ухо Дианка.

На пороге стояла женщина. Не призрак, но явно не из этого времени и пространства: в каком-то платье халатного вида, в фартуке, в тапочках. Лицо нельзя было толком разглядеть, но оно было – и то радовало.

Дианка порхнула ей навстречу и полезла обниматься. Я и впрямь чувствовал себя идиотом в экипировке.

– А это Вадик, – Дианка обернулась ко мне, – он чуть-чуть стесняется.

– Заходите, зачем же стоять, – прошелестела женщина и скользнула в темноту коридора. Наверно, она и в жизни разговаривала так – высокомерно, негромко и мало, будто слова были чем-то дорогим. В конце коридора мелькнула полоска света.

На кухне горел посреди стола такой же фонарь, как в подъезде. Наверно, маманя его специально сюда принесла. А в остальном – обычная заброшенная квартира. Паутина бахромой, приоткрытый заржавевший холодильник, сваленная рухлядь в углу – никаких признаков жилья. И женщина расставляет по столу пустые тарелки.

– А дядь Миша спит?

– Он в командировке. Ты очень редко звонишь.

Дианка слегка помрачнела, но через минуту снова смеялась. «Это ничего. У нас матриархат», – шепнула она, когда мать вышла за очередным пыльным блюдом.

– Котик, не сиди, доставай рыбу, – мягко велела маманя, вернувшись. Это, по счастью, адресовалось Дианке.

– А Жорику мы купили диетический...

Я застыло смотрел, как Дианка выкладывает на стол кошачьи кириешки, достаёт из холодильника контейнеры, заросшие плесенью. Весело выкладывает, чуть ли не напевая.

– Может, вам помочь? – брякнул я. Маманя только фыркнула.

Тут я увидел Жорика и едва снова не схватился за ствол. На призрака кот не походил совершенно: обычная мутировавшая тварь, размером с ротвейлера, с огромными буркалами и красными, как нарост у индюка, щеками. Котя уселся, потираясь о дверной косяк, и перевёл взгляд с меня на пакет с кормом.

– Ну, рассказывай, – маманя опустилась на табуретку и глянула блестящими, как у Дианки в подъезде, глазами. Вроде даже с накрашенными ресницами. Я понял, что это конец.

– Вадик учится на историка, он аспирант, – затараторила Дианка. – Скоро там какого-то старпёра отправят на пенсию, и Вадик будет преподавателем.

– Ну что за лексикон, – прикрыла глаза маманя. – Все сталкеры так разговаривают?

Я потыкал вилкой в тарелку. Звук получился цокающий, будто копытом по льду.

– И как же вы собираетесь обеспечивать мою дочь?

– Ма-а-м...

«Сгорел сарай – гори и хата», – подумал я и начал:

– Разве Диана не рассказывала? Я заканчиваю вторым высшим архитектурный, там и мой отец работает. Мы сейчас делаем проект одного бизнес-инкубатора...

Умеют ли призраки читать мысли?.. Не помню, о чём ещё меня спрашивали и сколько прошло времени. Помню только, как Диана, сидя на корточках, обнимала Жорика: чесала жилистую шею в колтунах, чуть не целовала его жуткую морду – и это смотрелось не вымученно. Просто здесь действительно был её дом – Дианы, которую я таскал в охапке и ловил, когда она прыгала с кривой сосны. И уже не было ни страха, ни удивления – только горечь и сон.

...Мы вышли из квартиры за полночь. Мутировавший кот ластился ко мне на пороге, сбивая с ног, а маманя шепнула Дианке что-то, отчего та аж просияла. Задержавшись в дверях, маманя прошелестела мне:

– Ты... заботься о ней, ладно? – посмотрела ещё раз и закрыла дверь. Шагов я не слышал.

Уходили из города молча. Я страшно устал и видел будто сквозь воду, как приходит пасмурное утро, как темнота разбавляется белым, из неё выступают пятиэтажки и лохматые липы. Машин не было, никто не скулил в подворотнях и не прятался за углами – город был серый, пустой и немножко мокрый. Таким же казалось шоссе.

У старых яблонь Дианка остановилась.

– Ну вот. Теперь я могу идти, куда хочется.

– А я?

– И ты можешь.

Она тоже разбавлялась рассветом – становилась светлее и тоньше, как-то строже – и словно сама удивлялась. Оглядела собственную руку. Увидела сквозь неё дальние яблони.

Всё, что мог чувствовать, притупилось тогда. Не было ни боли, ни радости. Глухая сонная тишь.

Дианка улыбнулась ещё раз – невесело, отрешённо – и рассеялась совсем, разошлась туманом по яблоневому саду. Наверное, так она понимала свободу.

А я всё вглядывался, пытался рассмотреть на фоне неба её завитушки, выбившиеся из-под капюшона. Не глаза, не улыбка, а этот локон на память казался важным. Но виднелись лишь узловатые яблони.

Просидев у дороги, наверное, с час, я тронул покачивающуюся ветку и побрёл к бару. На середине пути вдруг подумалось, что туда мне совсем не хочется. Бар отмечен невидимыми следами: вон там мы сидели, как буржуи, с высокими бокальчиками и раскокали один, а там она ковыряла трещину в штукатурке и стрекотала что-то про фрески...

Свернуть, что ли, к дальнему лагерю. Отосплюсь, а потом кину клич и наберу свою группу. Пойдём торить тропы – может быть, к центру Зоны.

Вдалеке среди поросли блуждали туманные облака. Солнце отражалось в лужах, которые уже начали замерзать по краям. Хотелось закричать вдаль, громко, без слов, насколько хватит выдоха. Но услышит ли кто-нибудь?