Это оно. Кажется, и сама не узнала бы себя – такой, какой была вот только что, или такой, как в этот миг, сейчас... нет, уже не та! И та же история каждое следующее мгновение, каждый вздох.

Символом моего «ныне» мог бы стать отказ от себя вчерашней. Но всё ещё прячешь голову в песок, отказываешься осознать очевидное? Вот бы наконец осмелиться. Заглянуть в самые глаза своей судьбы, поверить ей. И начать движение. Вперед? Да неважно! Главное – отныне именно он станет единственной правдой о тебе – твой шаг в неизвестность.

 

Воображение бросало Ольгу с одного берега на другой. Всё же может быть! С недавних пор с ней могло произойти что угодно. И только хорошее.

Она никогда не была одинока, не преживала трагедии оставленной возлюбленной или жены, ничего из того, что позволило бы автоматически внести её в группу риска. Но и не было её заслуги в том, что поток, который нёс её, доселе оставался чистым и прозрачным. Это не зависело от её воли.

И разве не было где-то там, в подсознании, скрытого желания нестерильности, хоть какого-то – пусть частичного и краткосрочного – загрязнения?!

 

За что бы он не брался – чувствовал его сразу. Внутреннее сопротивление. А бывало – и полную апатию. Казалось, отдал им всё, всего себя, но это «всё» вдруг оказалость никому не нужным.

Евгений долг шёл по улице вверх. По одной из самых длинных в Городе. То ускоряя, то замедляя шаги. Мысли наплывали, таранили друг друга и рассыпа́лись, растворялись в воздухе, в кислотно-щелочной среде внутри него самого. Её глаза. Невозможность видеть их ежедневно. Из-за работы. Этот проклятый режим, ни на миг не позволяющий расслабиться.

Так было и так будет: он – уличный, с неприглаженными, жёсткими впечатлениями от жизни, с отвращением к насилию и сам же в этом  насилии увязший. Профессиональный интерес, так ему начало казаться, нёс на себе печать чего-то неестественного, несмываемого. Банальные «кровь, насилие, бессмысленная жестокость» не оставляли в покое по ночам. И он перестал спать. То есть – видеть сны.

 

Знаешь, Дим, я никогда не рассказывала тебе своих снов. Этот – первый. Мост в форме подковы. Огромный подковообразный мост над пропастью. И я – на нём. Точно посередине. Я должна идти. И страшно. Под ногами – ледяная гладь.

Этот сон. Я долго не могла понять, что́ там – моё прошлое или будущее? Вернее, я надеялась, хотела верить, что это только прошлое. Я никогда тебе не рассказывала о прошлом. И наверное, никогда и не рассказала бы. Если бы оно не догнало меня в нашем с тобой «теперь».

Ольга быстро-неловко перебирала тонкими нервными пальцами бахрому палантина. Жилки на её руках вышли из берегов и как-то по-особенному, угрожающе, смотрелись на фоне белоснежной кожи. Он... Он умирает! Ольга театральным жестом приложила руки с расставленными врозь пальцами к своим сухим впавшим глазницам: Ты—слы—шишь—у—ми—ра—ет! Она медленно вдавливала пальцы в глаза, тёрла их, но слёзы не выступали. Мне было видно только её фиолетовые губы с аккуратными линиями контуров, наведёнными почти чёрным. Слишком уж отчётливо она артикулировала это своё «у—ми—ра—ет!», и я чувствовал себя свидетелем замедленной ирреальной сцены, неорганичность которой одинаково пугала и притягивала.

 

Рассказы Евгения о себе казались Ольге призрачными выдумками. Преувеличениями. Она верила, что общение с ней изменит не только его настроение, но и всё остальное: поведение, образ жизни, привычки и даже сны. Насытит его мир яркими красками, дополнит палитру представлений светлыми мазками весны. Вместо всего этого – осень течёт в её жилах.

Не знаю, что так привлекало меня в его комнате. Может, то, что мне всё равно, что-где-и-как в этой твоей комнате, когда я в ней вместе с тобой. Непонятно, в каком времени и пространстве ты существуешь. Непостижимы извилины твоих мыслей и линия твоей судьбы. Странным образом сам факт твоего существования не кажется мне таким уж бесспорным и устойчивым. Соединение тотального недоверия ко всем и каждому – с очевидным и болезненным осознанием жизненной потребности защищать всех, и больше всего – имено тех, кому явно не доверяешь. Отбывание роли неудачника и вдруг – ощущение полной свободы и уверенности в своём таланте.

 

Так он и жил, в окружении вещей усопшей... Эта фраза внезапно всплыла в голове Дмитрия и зажила собственной жизнью. В последний раз они виделись с Женей после смерти его матери. Но в обстановке с тех пор почти ничего не изменилосью. Никогда не задумывался — или просто не хотел, боялся — над тем, как и чем он жил, мой товарищ. Частенько выпивали вместе на углу этих или тех улиц, созванивались по делам и опрокидывали несколько рюмок привычной жидкости, почти без закуски, болтали о несущественном, всё больше и больше повышая голоса и почти забывая о делах, ради которых встретились. Долго провожали друг друга, жали руки, снова и снова, и не могли разойтись. Но уже через несколько минут после окончательного прощания напрочь забывали о существовании друг друга.

Интересно, была ли у него девушка? Дмитрий пытался вспомнить, было ли что-нибудь в их с Жекой разговорах, хотя бы мельком, о какой-нибудь женщине, девушке. Напрасно. И странная же у нас была дружба. Я ему тоже о нас с Ольгой никогда упоминал. Не по-мужски вроде? Да ерунда. Наверное, мы никогда по-настоящему и не дружили. Случайные пересечения. Но почему тогда о барабанных палочках он мне рассказал?

Снова перед глазами постпереездный бардак в комнате Евгения. Бесформенный развал пожитков – в пакетах и надорванных папках, перетянутых бичевками. И посреди всего этого – картонная коробка, из которой выглядывают края барабанных палочек. Моё внимание будто прикипело к ним. Вытягиваю из коробки первые попавшиеся.

Это палочки моего отца, я ему подарил... Ты говоришь – и я вижу, как тебя обступают воспоминания. Ты и живёшь словно в будущем – этими воспоминаниями. И те палочки, от Отца, от Мастера, от Признанного Гения Игры На Барабанах, сам процесс их рассматривания, к которому я случайно присоседился, — всё это тогда не стало откровением для меня. Я смотрел на тебя и не понимал. Считал чудиком. Неудачником. А что если ты тоже Мастер Палочек? И виртуозность барабанщика не изменила тебе, переродившись в иное, не известное мне, пристрастие. И артистическая натура тоже не изменила тебе. И сам для себя ты навсегда остался Мастером Палочек.

 

Ольга вернулась на рассвете. Слышал, как она зашла в ванную комнату. Звуки льющейся воды. Они так и лезли в мой слух.  Напрасно я старался не прислушиваться. Тихо постучался к ней. Не отвечает. Резко, сильным рывком, дёрнул дверь на себя и чуть не упал. Я думал, ты заперлась, Оля.

Она сидела на краю ванной. Как была, в верхней одежде. Прямая, как манекен. Новая вертикальная морщинка прорезала её лоб.

Оля, что сл... Я не успел выговорить и слова.

Он умер... Это произнесла она? Дмитрий подошёл к Ольге вплотную. Задавненная недельная обида сменилась жалостью. Опустился возле неё на колени. Хотел взять её руки в свои. И только тогда увидел: в каждой руке Ольга держит по палочке. Барабанные палочки. Те самые.