ЛЕНИН

ЛЕНИН
 
Вадим Петрович все свои летние отпуска проводил на море. Если честно, то Очаков ему совсем не нравился, но с годами он притерпелся, даже находил в этом дурацком местечке, советском от начала и до конца, нечто особенное, что-то такое, что в другой точке земного шара могло сойти и за шарм, при благоприятных обстоятельствах, конечно. В Очаков Вадим Петрович начал ездить еще при Брежневе, ему, как передовику производства ежегодно полагалась путевка на базу отдыха «Цементник», где он делил деревянный домик с древними кроватями, оборудованными провисшими панцирными сетками, еще с тремя работягами из цементного завода. Цементники давали почтовикам за некие заслуги квоту, в которую неизменно попадал и Вадим Петрович. С теми работягами Вадим Петрович водиться особо не желал, поскольку считал себя интеллигентным человеком, работая почтальоном на главпочтамте. Еще бы, работяги все перерывы между пляжем и сном заполняли водкой с кильками в томате, иногда со шпротами, а Вадим Петрович все-же любил литературу, особенно уважал «Вокруг Света» и «Новый мир». Журналы, которые он читал, приходили на почтамт для подписчиков и Вадим Петрович научился читать быстро, чтобы их не задерживать.
Советский Союз тем временем развалился, путевки на море как-то неожиданно исчезли из поля зрения Вадима Петровича. Базу «Цементник» под шумок быстро продали, но от поездок в Очаков он не отказался. Теперь Петрович, будучи новоиспеченным пенсионером, снимал койку у Екатерины Николаевны, женщины примерно его же возраста, с ощутимыми матримониальными наклонностями. Она была неизменно приветливой и вежливой, даже проявляла определенные признаки привязанности к Вадиму Петровичу, — приносила ему журнал «Лиза», иногда угощала яичницей. Когда оказалось, что Вадим Петрович не собирается менять свой закоренелый статус холостяка, Екатерина Николаевна прекратила выделять Вадима Петровича из числа еще дюжины своих постояльцев, но продолжала быть мягкой с ним.
Жизнь в Очакове была довольно дешевой, поэтому Вадим Петрович проводил здесь когда два, а когда и три недели в конце лета. Долго лежать на пляже он не мог, не нравилось, поэтому все свободное время он гулял по городу и окрестностям, приученный к долгому хождению годами почтальонского труда. Рассматривать в Очакове было почти нечего. Пляж, совсем небольшой, военная база, расположенная рядом с маленьким портом, пару сквериков, совсем уж игрушечных, церковь, памятник Суворову. Есть еще два маяка, уткнувшиеся где-то во дворах, вроде бы как слепленные из конструктора «сделай сам», — белая труба метров восемь высотой и лампочка с зеркальцем сверху, — вот и весь маяк. Единственную картинную галерею в городе с потрескавшимися полотнами местного художника Вадим Петрович за эти годы изучил наизусть, это были морские виды стапятидесятилетней давности. Картины, выписанные подробно, в манере, напоминающей самого Айвазовского, Вадиму Петровичу нравились, он даже узнавал на них некоторые места современного Очакова. Поскольку эти места полтора века назад выглядели несоизмеримо лучше, чище и романтичнее, чем сейчас, после посещения музея настроение у Вадима Петровича неизменно портилось. Созерцание музейных полотен укрепило в сознании Вадима Петровича грустную мысль о том, что изменения, каковыми они бы и не были, ничего хорошего не несут. На одной из картин четко была видна Кинбурнская коса. Однажды Вадим Петрович, несмотря на слабость своего вестибулярного аппарата, решился таки сплавать на ту косу на небольшом дизеле, борта которого были окрашены в глубокий синий цвет, именно такой, каким красят подъезды в хрущевках. «Гермес» дважды в день возил туда-сюда кучу народа, — туристов, местных, да всех кто пожелает.
Поездка Вадиму Петровичу не понравилась, потому что капитан, молодой черноволосый парень совершенно намеренно ставил борт «Гермеса» таким образом, чтобы пассажиров накрывало брызгами. «Гермес» при этом сильно качался, и Вадима Петровича немного тошнило. Пассажиры, впрочем, от этого радовались, смеялись, визжали, и никоим образом недовольство Вадима Петровича не разделяли.
Как-то, спустившись вниз от Николаевской церкви в промзону, Вадим Петрович совершенно неожиданно перед собой прямо на пустыре увидел памятник. На кубическом постаменте сидели две фигуры, — Горький и Ленин. Чуть дальше, у ворот проходной консервного завода стоял «Москвич-412» абсолютно неуместного ярко- желтого цвета, который подошел-бы по меньшей мере «Ламборджини-диабло». Правая сторона у него была немного примята. Из-под ворот выбежали две черных дворняги, которые сначала принялись громко лаять, а потом освоились, подбежали ближе, и даже начали вертеть хвостами перед Вадимом Петровичем.
Но он всего этого не замечал. Он в полу-бессознательном состоянии стоял перед памятником, и картины из его уже почти целиком прожитой жизни молниеносным калейдоскопом мелькали в сознании. Вадим Петрович никогда не был коммунистом, советские порядки немного недолюбливал, и этот странное состояние, в которое ввел его непутевый памятник, было непонятно и ему самому. Немного успокоившись Вадим Петрович осмотрел сооружение. Памятник, изготовленный из гипса, плохо перенес последние годы своего существования, — темно-серая краска, которая должна была имитировать металл, местами облупилась, посеревший от влаги гипс немного поотпадал от фигур, больше сзади, из-за чего монумент выглядел откровенно жалко. На следующий день Вадим Петрович, презрев пляж и морские купания, с самого утра на местном рынке купил мешок турецкой гипсовой смеси, банку клея ПВА, немного краски, кисти, шпатели, и т.д., и уже с самого утра был у проходной консервного завода. Охранники не без удивления вынесли ему из подсобки небольшую лестницу, и Вадим Петрович стал ремонтировать памятник. Уже под вечер он, осмотрев результат своего труда, остался им полностью доволен. Краска, правда, оказалась немного темнее, чем надо, но общей картины это не испортило. Памятник был почти как новый. Охранники, которые пришли забирать лестницу, с уважением жали руку Вадиму Петровичу, а черные дворняги, уже зачислив его к своим, даже и не думали лаять. Начало темнеть, Вадим Петрович двинул усталой походкой домой. У церкви на клумбе он увидел обильные заросли белых и голубых ирисов, хорошо выделявшихся на фоне темного грунта. Часть цветов покосилась после недавнего ливня. Добрую половину из них он быстро сорвал, занес назад к памятнику и пристроил букет у ног Ленина. С тех пор первым делом Вадима Петровича во время отдыха в Очакове был ремонт вождей пролетариата. Во время ремонтных работ к нему подходили местные, благодарили, угощали бутербродами с чаем, и Вадим Петрович даже начал подумывать о переезде сюда на постоянное жительство.
В один из своих приездов Вадим Петрович был неприятно поражен тем, что кто-то во время его отсутствия, покрасил фигуру Ленина в неприятный бронзово-золотистый цвет. Горький же выглядел по-прежнему, темно-серым. Причем особенно его поразило то, что Ленин оказался окрашенным только спереди, сзади же оставалась прошлогодняя краска!! Что-то вроде мук ревности он, конечно, почувствовал, но быстро вернувшись к себе, взял импортную краску, (он давно уже некоторые материалы привозил с собой), и быстро исправил дело.
И этим летом все должно произойти так же, как и прошлым, и позапрошлым, так же, как и всегда, когда Вадим Петрович посещал свой памятник. Но получилось не совсем так. Уже заметив вдали знакомые ворота, Вадим Петрович не столько увидел, сколько почувствовал в пейзаже что-то неправильное, чужеродное. Подойдя ближе, он остолбенел. Сердце его начало биться неровно, трепыхаться, рваться в груди безо всякого ритма и порядка и Виктор Петрович, держась рукой за бок, медленно осел на гравий возле памятника. Фигур не было. Постамент, правда, остался. Он был сильно поврежден, через знакомую краску тут и там виднелся светлый песчаник, из которого он был когда-то вырублен.
Теперь в сознании Вадима Петровича была только густая, черная пустота. Неожиданно он понял, что все закончилось, что вся его жизнь оборвалась именно здесь, на этом гравии, у этих останков памятника, который он так любил. Сразу, с предельной четкостью Вадим Петрович осознал, что отныне никакой пользы от его жизни уже нет. Немного посидев неподвижно, он оправился от потрясения и пошел, куда глаза глядят. Чуть позже он нашел какой-то бар, заказал пива, потом еще и еще, потом он помнил только, как незнакомые молодые ребята его привели в скверик, и положили на лавку. Еще позже он в центральном гастрономе взял бутылку дешевой водки, и побрел вниз, потихоньку опорожняя ее. Подойдя к постаменту и немного пошатываясь, Вадим Петрович глубоко вдохнул свежего вечернего воздуха, и завопил так громко, как только был способен: «Су-у-у-у-к-и-и-и! .... Су-у у-у-к-и-и-и !!!!». В окрестных дворах поднялся лай. «Где мой Ленин??? ... Су-у-у-у-к-и-и-и!!! Где мой Ленин??? ... Отдайте Ленина!!! ... Су-у-у-у-к-и-и-и !!!! ». Пустую бутылку он швырнул в постамент, осколки стекла сыпанули вокруг.
Из ворот выбежали знакомые охранники, затянули Вадима Петровича в сторожку, там, как могли, его успокаивали, напоили чаем, а потом уложили спать на кушетке, стоявшей у тополя под навесом. Утром Вадим Петрович проснулся от того, что его лицо настойчиво вылизывала крупнотелая черно-белая псина, очевидно потомок тех дворняг, что первыми когда-то встретили его возле памятника. Вадим Петрович еще немного полежал, потом поднялся. Голова сильно болела. Он вышел через ворота никем не замеченным, зашел домой, собрал вещи и в тот же день рейсовым автобусом покинул Очаков навсегда.
 
 

Проголосовали