Досада
Мне всё хуже и хуже. В манеже моём всё те же.
Календарь каруселит до мути, до тошноты.
Озарения творчества душу уже не тешат.
Утешает немного музыка и точно - ты.
Время занято делом. Часы поднимают гири.
Метроном выдаёт мне темп, гастроном - вино.
Я, прижавшись к стене в абсолютно пустой квартире,
Ощущаю себя, будто брошенное фоно.
То, которое разваливаясь постепенно,
Всё не может простить и ему не хватает зла
На девчонку, что так мечтала играть Шопена,
Но сломалась на гаммах. И выросла. И ушла...
Ты приходишь исправно, в надежде, что всё исправишь.
Излучаешь тепло, я тянусь к твоему костру.
Ты касаешься так, как касаются жёлтых клавиш
И потресканной деки, и потемневших струн...
Слишком поздно, моя родная, внутри ни ноты.
Я не знаю уже зачем, и не помню как.
Неизвестно, что хуже: паузы ли, длинноты?
Но люблю засыпать, как младенец, в твоих руках.
Потому что в моём мельтешащем холодном мире,
Состоящем из мёртвых окон и серых стен,
Только ты разжигаешь огонь. И тогда в квартире
Наступает покой. И вот-вот зазвучит Шопен.
Стёрся последний медведь о земную ось.
Дальше всё по инерции, абы как.
Всё, что задумал Боженька - не сбылось.
И он сидит, насупившись, в облаках.
"Боже, - себе говорит, - я же дал им свет.
Я дал им секс, чувство голода и вины.
Твари разбились на пары - а толку нет.
Прямоходящими стали - и хоть бы хны.
Если задуматься - много ли я хотел?
Поиском смысла жизни обременял?
Способ существованья белковых тел -
Вера, что можно неверно верить в меня...
Сколько же я потратил на них души,
Дал им любовь и надежду - а всё не впрок.
Зря я тогда с динозаврами... Поспешил...
Те хоть друг друга жрали без подоплёк."
Смотрит ещё раз на Землю - всё есть на ней.
Где же он просчитался? Облом опять.
"Утро - они придумали - мудреней..."
Боженька открывает кран и ложится спать.
