Это было два года назад. Новогодний вечер, часа два до полуночи. Тогда, как раз тридцать первого, ударил мороз с ветрами. Я ехал домой, в сквернейшем настроении: женщина, с которой я намеревался встретить Новый год интимно и незатейливо, вдруг взяла да и… В общем, неважно. Короче говоря, впереди ждала новогодняя ночь в постылом одиночестве.

Возле дамбы я, презрев запрещающий знак, свернул налево. Улица Фрунзе тогда была наглухо закрыта из-за ремонтных работ. Я и решил срезать угол и проехать по закрытой улице. Однако вскорости пожалел: дорога пошла хуже не бывает: колдобины, заледенелые рытвины. Едва усел затормозить возле огромной траншеи без всякой изгороди. Шла череда вбитых в землю бетонных свай недостроенной эстакады, напоминающей скелет ископаемого ящера. Стоп, вот сейчас — обратно. Когда-нибудь мы посмеёмся, вспоминая этот адский кавардак. А сейчас — обратно. Потихоньку стал подавать назад, едва не съехал в воронкообразный кратер. Пришлось отчаянно выруливать, кляня всё на свете.

Как раз именно в этот момент мне и показалось… Косым промельком. Человеческий силуэт.

Оглядевшись, дабы вновь не въехать в какую-нибудь чёртову берлогу, я в режущем свете фар вновь увидел этот затемнённый человеческий контур….

Это впрямь была человеческая фигура. Она стояла, прислонившись к бетонному, обвитому арматурой, столбу. Это была женщина.

Едва веря увиденному, подъехал ближе и, открыв дверцу, усилием воли позволил втянуть себя в беснующийся ледяной вакуум. И тотчас с головой утонул в жалящей небесной сыворотке…

 

***

{Я начала себя сознавать именно тогда, когда кипящий свет фар обдал меня сверху донизу. Человек шёл, пригибаясь от ветра. Не раздумывая шагнула навстречу, ибо сознавала: этот человек не опасен. И что этот человек —единственное спасение. И ещё: когда-то, запредельно давно, в ином мире, я знала этого человека.

«Что с вами! — прокричал он, а я лишь глупо кивала. Перестала ощущать холод, он вернулся ко мне лишь в сладковато прокуренном чреве машины.

«Ну хорошо, скажем иначе: Вам куда ехать?»

«Маленькая», — произнесла вполне уверенно. Затем поправилась: — Малая».

«Малая — что?»

«Семь, — ответила я, подумав. Это недалеко».

«Что — недалеко?»

«Ехать недалеко. Неужели непонятно?

«По правде сказать, да».

«Я же говорю: улица Малая, дом семь. Есть такая улица. Она впрямь маленькая, всего восемь домов Я живу — в седьмом. Возле арки. Там такая красивая кирпичная арка с орнаментом… Почему вы на меня так смотрите?»

«Я знаю эту улицу. И дом знаю. И арку. То есть, знал. Но тут, — он помолчал, лицо его, как водная рябь, исказила судорога, — вы поймите правильно, но… нет такой улицы. Лет пять как нет. И арки нет.

«Что значит, нет! Что вы такое говорите».

«Да, так. Там соединились две большие улицы и улица Малая просто исчезла».

«Но я-то точно знаю, что и улица, и дом, существуют. Вы что-то путаете…»

Я говорила громко и даже, как будто раздражённо. Хотя в душе понимала, что веду речь об улице, о которой имею лишь тусклое представление.

Он вдруг рассмеялся и сказал: «Ну хорошо. А давайте съездим. Это ведь в самом деле недалеко. Чем чёрт не шутит, может и впрямь я что-то напутал в этой жизни, и есть она, эта улица Малая? И дом номер семь есть. Чего не бывает под Новый год…»

Машина наконец тронулась. Я успокоено откинулась на спинку сиденья и, кажется, задремала.}

 

***

Искоса глянул на спящую. Вполне привлекательна. Профиль интересный. Глаза немного раскосые, но не по-азиатски, как-то по-особому. Одета, мягко говоря, не по сезону. Куртёжка на рыбьем меху с капюшоном. Шапочка вязанная, шарф с кисточками. Трогательные потёки туши на лице. Не то от снега, не то от слёз. Сейчас подъедем к тому, что было когда-то аркой, и её разбужу.

О том, что эта странная женщина вдруг назвала улицу и дом, которых уже давно нет, но которые были, и остались в моей душе глубоким, неизбывным тавром, — не думал. И уже тем более, не думал о том, что женщина каким-то еле уловимым дуновением, напоминает мне совсем другую женщину, ту, которая когда-то, нестерпимо давно, жила в том самом доме…

Обратный путь оказался, наоборот, на удивление кратким и покатым. Не прошло и нескольких минут, как я вновь очутился возле дамбы и погнал машину туда, где живым огнём горели городские огни.

Ну и вот оно, это место. Универсам «Гурман». Ателье «Шлейф королевы». Ах, милая незнакомка, если б возможно было вернуть назад. Даже в новогоднюю ночь.

Миновал круглый газон с торчащей посередине мутной застеклённой будкой и едва успел затормозить. Там, где абсолютно точно должно было располагаться здание магазинчика «Кот в сапогах», возвышалась… кирпичная арка. Та. Вырвался бессмысленный смешок. Арка. Её не могло быть, а она — была. Что-то помешало испугаться, что-то участливо надломило ледяную, спиралевидную иглу страха.

От толчка женщина проснулась. Глянула сперва с сонной оторопью, затем осмысленно, даже приветливо.

«Ну вот видите, — она торжествующе кивнула на арку. — А вы говорили!»

Ну конечно! Сейчас мы выйдем из машины, и весь этот тряпично-кукольный, балаган обернётся в пыль и труху…

В самом деле вышел. Арка была настоящей, той самой, с гипсовой лепниной по периметру. Вроде окаменевшей лианы. Стылый, столетний кирпич…

На той улице за аркой шёл снег. Роящейся, как штопор, вьюги там не было в помине, она так и не протиснулась сквозь арку. Снег тут шёл густыми хлопьями, неторопливо и вертикально, как и до́лжно идти снегу в новогоднюю ночь. Маленькие дома с, оранжевыми окнами. Где-то в стороне с покатой крыши литым волнистым столбом поднимался медлительный гипсовый дым. Исчезла не только пурга, но и стужа: обнаружил, что стою без шапки, и мне не холодно.

Дом, трёхэтажный, с осевшим, щербатым фундаментом. На крыше сутуло возвышался растрескавшийся скворечник, как забитый пеной перископ над волнами метели.

«Вам знаком этот дом?» — она смотрела вопросительно и недоверчиво.

«Знаком».

«И квартира?»

«Да, квартира номер восемь. Так?»

«Так. Как её звали?»

«Неважно. Впрочем, — её звали Рита. Маргарита Вячеславовна».

«Я похожа на неё?»

«Нет… Только чуть-чуть. И голос. И ещё… Даже не знаю. Что-то ещё».

«Вы расстались?»

«Погибла. Дикая смерть: был ураган, на такси, в котором она ехала, упало дерево».

«Знаете, — она вдруг почему-то виновато посмотрела на часы. — Время — без двадцати двенадцать. Домой к Новому году вы едва ли поспеете. Если хотите, давайте поднимемся ко мне…»

Я кивнул, ибо в душе сам искал повод напроситься.

Шёл вверх по лестнице, уверенно держась за широкие деревянные перила с пузатыми ножками, и ни о чем не думал. Не покидало ощущение, что не она ведёт меня, а я веду её. Она ступала неуверенно, на третьем этаже остановилась напротив двери, глянула с вопросительной улыбкой. Я кивнул и она как по команде вытащила из кармана связку ключей.

…А потом — какая-то нереальная комната. В ней вправду было странно, окно полукруглое, а противоположная стена скошена, как в мансарде. Женщина ходила осторожно, точно боясь кого-то потревожить.

Комната эта ничем не напоминала ТУ комнату. Все тут было другое. Кроме… кроме, разве что, большой цветной репродукции на стене...

 

***

{Я уверенно ходила по комнате, кухне, знала, что где лежит, но порой мне казалось, что кто-то незримый водит меня, как куклу.

На свет была извлечена бутылка шампанского, какие-то замороженные салаты, красивая посуда… Более всего я боялась остаться тогда одна в этом ухоженном, необитаемом жилище. Казалось, что если этот мужчина вдруг уйдёт, тотчас вновь завертится то ледяное, безумное веретено и придёт кто-то ДРУГОЙ. Или меня вновь вынесет на эту жуткую улицу.

Мужчина, между тем, встал и осторожно подошёл к висящей на стене большой, обрамлённой цветной фотографии. На фотографии был обыкновенный морской пейзаж. Узкий краешек каменистого, отороченного пеной берега, лиловое небо и…нечто ещё, неразличимое.

«Это — взгляд мой упёрся в какое-то внезапно увиденное слепое пятно на стыке моря и неба. — Это — Летучий Голландец».

Сказала сама, просто ткнула наугад. Слепое пятно впрямь оказалось дымчатым, скелетообразным силуэтом трёхмачтового парусника. Меня удивило не столько то, что я сказала, сколько то, как на мои слова среагировал мужчина. Он вздрогнул и отошёл, не открывая глаз от фотографии.

«Про́клятый корабль. Странно, не правда ли? Семнадцатый век. В морях шастали флибустьеры, работорговцы, прочая нечисть. А Господь проклял его. Его одного… Да ну, что ж я в самом деле. Новый год, а я про какие-то божьи кары. А время без пяти двенадцать…»

Когда под манекенный перезвон курантов было выпито шампанское, стало ясно, что застольной беседы не получится. Не хотелось вопросов. Ни задавать, ни отвечать.

«Летучий Голландец, — сказала я, дабы хоть как-то разрядить угрожающе вздувшуюся паузу. — Вам что, знакома эта фотография?»

«Нет, не знакома. Просто… Да ладно, к чему все это», — он махнул рукой

«А всё же?»

«Вам интересно? Это связано с ТОЙ женщиной. У нас однажды как-то сама по себе сложилась песня. Про этого самого Голландца. Я написал первые две строфы. Потом она закончила. Потом, тоже сама по себе, сложилась мелодия.

«Вы её помните?»

«Песню? Помню. А что?»

«Просто хотелось послушать. Никогда не слышала песен о Летучем Голландце. Опера есть, песен нет. У нас даже гитара есть. Вы играете?»

Не дожидаясь отклика, встала, подошла к шифоньеру и безошибочно достала за рулонами пыльных бумаг маленькую, точно усохшую от времени гитару. Мужчина повертел её в руках, как игрушку.

«Играть-то играю, положим. Вернее, играл. Только её придётся перестроить. На семиструнный лад. Вы позволите?

Он очень долго, возился с колка́ми, морщился, прислушиваясь к дребезжанью струн. «Пятая плохо строит… Про Голландца желаете? Извольте».

Он театрально откашлялся. Затем запел.

«Грохочет шторм, океан охрип,

В снастях завывает Ост.

Бродит затерянный голландский бриг,

Как свет отгоревших звёзд…»

Забытый у мыса Добрых Надежд

В пути к неоткрытой земле.

Темнеет вода, зеленеет медь,

Белеет соль на смоле…

Не вскрикнешь и не заломишь рук,

Когда под слепящий вой…

Тут он осёкся и наморщил лоб, точно пытаясь вспомнить.

«… Парус без мачты мелькнёт, как лук

С оборванной тетивой…» —

Вдруг неожиданно для самой себя произнесла я. Слова выплывали, как песчинки с илистого, взбаламученного дна…}

 

***

…Я намеренно сделал эту паузу, ибо в какой-то момент понял, что она ЗНАЕТ этот доморощенный «блюз». Понял потому, что она всем ликом своим повторяла слова. Произнеся последние строки, она осеклась, будто сказала что-то лишнее.

«Откуда вам это известно?!»

Кажется, я сказал излишне резко. Женщина как-то съёжилась. Но меня уже трудно было остановить.

«Вы поймите наконец! ЭТОГО никто не знал и не мог знать кроме меня и её. Вы скажите хотя бы, откуда вам это известно?! Хоть намекните!»

М-да. Кажется, я тряс её за плечи. Кажется, она заплакала. Кажется…

Сначала я хотел уйти. Просто уйти, чтобы выйти наконец из этой комедии масок. Я бы и ушёл, если б уже на выходе не наткнулся на её взгляд. Застывший слепок отчаяния. Я остался. Не стану описывать то, что было дальше…

Что потом? Было утро, сумрачный кисломолочный рассвет. Всё произошедшее, воспринимал как условную реальность, которую я принял, и которой бессмысленно искать объяснения. Всё, что мне желалось, — чтобы перестал наконец вращаться этот безумный детский волчок, какими бы чудными ни были его дымчатые виражи. Чтобы он оставив меня одного. Одинокого, опустошённого, но — одного, в мире симметричных предметов, мыслей и помыслов

Я даже выпил кофе с подсоленными гренками с сыром. Кажется, мы ни о чем не говорили. Я даже не могу припомнить, что я вымолвил прощаясь.

Кода я уезжал, во мне роились два разных чувства — облегчение и безвозвратность. Я миновал арку и ни разу не обернулся на слабо освещённое, с волнами инея окно на третьем этаже.

***

Дома бродил с бессмысленной многозначительностью переставляя вещи, словно пытаясь вновь утвердиться в нем. Затеял нелепую уборку, о которой вскоре забыл. Потом овладело лихорадочное желание кому-то звонить, кого-то поздравлять, однако всякий раз, набрав номер, бросал трубку, ибо не понимал, о чем стану говорить. День был бессмысленный, раздувшийся, как флюс.

Кажется, я рано лёг, тотчас и уснул, но, не проспав часа, проснулся, бездумной поступью лунатика собрался и оделся. Всё просто: нужно было всего лишь вновь проехать по тому вчерашнему маршруту и проскочить на хвосте у метели в ту арку.

С маниакальной точностью я повторил весь свой вчерашний маршрут. Развернув машину, посреди улицы Фрунзе, погнал её обратно. Улица, выжженная льдом, была все так же стерильно пуста.

Универсам «Гурман». Клумба, похожая на опрокинутую тарелку…

… Арки не было, зато пребывал салон-магазин «Кот в сапогах». «Мурр! Наши цены гладят вас по шёр-рстке!» печатно изрекал мордастый полосатый кот в ботфортах и мушкетёрской шляпе с пером…