Рождественская неделя. Мотель «Снежана». Вероятно, по имени владелицы. Щербатое трёхэтажное здание довоенной постройки. Что привело сюда двух людей? Офисный роман: он — коммерческий директор процветающей строительной фирмы — плюшевый, семьянин с ранней залысиной, и я — руководитель дизайнерской группы, его любовница, вдобавок старше его почти на девять лет. Впрочем, нынче это модно. Был сумрачный посленовогодний вечер с душным шампанским, новогодними побрякушками и непременными свечами, сальными и пахучими. (Настоящий Новый год отцу семейства пристало встречать в кругу семьи). Ближе к ночи он завёл невыносимый разговор — «о нас». «Ты пойми, я сейчас не могу уйти из семьи. Надо потерпеть... (Будто я когда-нибудь просила его уйти из семьи)...Моя жена. Она такая, она такая...» (Будто я не знала, что всем, что у него было, он обязан ей, вернее папе её). Он всё говорил, а за шифоньером шуршала мышь. Забавно так — шырк-шырк. Потом глянула на него — его порозовевшие от выпитого уши смахивали на крылья летучей мыши. Не выдержала, рассмеялась. Поначалу просто прыснула, потом громко, просто расхохоталась. Он замолк, потом обиженно запыхтел, и вдруг вскочил, путаясь в рукавах, влез в свой полушубок и опрометью выскочил из комнаты. А я покурила на лоджии, а затем задремала, убаюканная мышиной вознёю. Разбудил его голос. Он стоял спиной к окну, что говорил в телефон, жестикулируя свободной рукой. Затем он наконец повернулся, глянул на меня исподлобья. «Извини, но нам надо возвращаться. Срочно», — забубнил он, не глядя на меня, полагая, что я расстроюсь, что придётся покинуть этот мышиный притон. Я точно знала, что будет по приезду, что будет завтра... Но далее было всё по иному. Далее — закончилась моя жизнь.

***

Далее — шоссе, опущенный шлагбаум, обдолбанная звероподобная шантрапа. Самая ужасающая жестокость — это когда ненависти нет, даже злости нет, а лишь скотский гуртовый азарт. Меня сперва не заметали, я выползла через заднюю дверь. Свора не разглядела. Потом стало невмоготу ползти, я встала и пошла на свет. И даже когда я услышала позади себя обрадованный визг: «А вон она, сука!!!», шагу не прибавила, а шла на свет. Потом — со спины слепящий световой диск и тупой удар куда-то в пояс...

***

— Далее — мягкий провал в сознании. В общем, вроде, я долго шла по заснеженному полю, по колени в снегу. Шагалось, однако, легко — снег был густой, но невесомый. Шла спокойно, забыв о бредовом кошмаре за спиной. Вышла к мотелю. Нет, не к тому. Даже название было другое, не «Снежана». Обслуга — горничные, портье, швейцары — безмолвны, как рыбы. Было даже ощущение, что у них вообще не было глаз. Посетителей сначала вообще не было видно. Потом в холле увидела троих мужчин, они втолковывали женщине о каких-то отложенных рейсах, а та переводила настороженный взгляд с одного на другого и улыбалась непонимающей улыбкой. «Ой, я так боюсь летать. Каждый раз себе говорю: «вот это в последний раз. Даже талисман с собой беру. А тут вот забыла. Ведь всё обойдётся, да?...Когда объявят рейс? Никто ничего не знает. А это не отель, ночлежка для бездомных. Тут даже зеркала нет. Вообразите!...» Мужчины, заросшие давней щетиной, однако при галстуках и в белых манишках, кивали и перемигивались. Единственным живым человеком мне показалась какая-то махонькая, почти невесомая горбатая старушка в ситцевом халате и вязаной кофте поверх. «Ничего, доченька, всё хорошо. Всё скоро образуется. Ты не гляди на них, будто нету их вовсе. Да их и впрямь нету», — нашёптывала она, поглаживая по руке своей сухой, горячей ладонью, от неё исходило какое-то доброе тепло и я успокоилась. Причитая и бормоча, она меня проводила до моего номера на третьем этаже, хотя я никакого номера не заказывала. Там был телевизор, он, кстати, включился как-то сам собой. «Сегодня днём на вещевом рынке в посёлке Васильево задержаны предполагаемые убийцы предпринимателя Станислава Завойского. При попытке сбыть часы и телефон убитого. При задержании сопротивления не оказали, в настоящее время дают показания...» Потом уже показали их самих. Ни дать ни взять нашалившие школьники. В глазах ничего, кроме скорби и мольбы. Девица, та вообще расплакалась, тоненько так, по-щенячьи, будто и не она визжала тогда: «А вон она, сука!». Пацаны неловко заслоняли ладонями лица от камеры и улыбались. У меня не было к ним ненависти. Даже нечто вроде жалости.

«Нечто вроде жалости?»

Я едва не подскочила от неожиданности, голос за спиною прошил, как штопор. Это была та старушка из вестибюля. На сей раз без горба, без вязаной кофты, седые волосы аккуратно уложены ровным прямым пробором. И глаза — необычные. В них словно нету зрачков. Совершенно тёмные. И голос другой, не сбивчивой окающей скороговоркой, а неспешный, с едва уловимой хрипотцой.

— Простите... Я не слышала, как вы вошли,.

— А я вместе с тобой и зашла. Ты просто не заметила. Так, я спрашиваю, тебе жаль её? — Она кивнула в сторону уже почему-то уже угасшего телевизора.

— Кого, девочку? Не то, чтобы жаль. Жалеть её мне не с чего. Просто... Ну жалкая она какая-то.

— Жалкая. Глазки в слёзоньках, носик в сопельках, реснички дрожат? Панкратова Лариса, ученица девятого класса. Хитрая, порченая и злобная дрянь. Из более чем благополучной семьи. Хочешь, я тебе скажу, чем всё это для них закончится? Пацаны получат немалые сроки. Один сгинет на зоне, двое — после возвращения, от гепатита и туберкулёза. На суде они покажут, что втянули девушку в преступное деяние, хотя было как раз наоборот. Им пообещают, что скостят срок, но обманут. Девку спроворят в наркодиспансер, а потом — заграницу. Кончит она плохо, но это нескоро. Так что жалеть тебе её нерезонно. Тем более, что это ведь она тебя убила.

— Как... как вы сказали?

— Ты слышала, доченька. Когда твоего друга выволокли из машины, ты выбралась через заднюю дверь. Пацаны тебя не углядели, благо друг твой успел плеснуть им в рожи газом из баллончика. Тебя увидела она. Когда ты попала в полосу света. Что она с тобой сделала... — не стану говорить...

— Погодите, погодите! То есть вы хотите сказать, что я, что мы — на том свете что ли? — Она постаралась хохотнуть, но вышло жалко и опасливо.

— Да нет, не на том. Того света, чтоб ты знала, вообще нету. Свет, он один. Просто он не плоский, как тебе кажется, а многослойный. Не в моей власти рассказать тебе всё. Постараюсь популярно. Ты должна была погибнуть. Да ты, собственно, уже и погибла. Но — судьба внесла поправки... Знаешь, у древних греков была Богиня Судьбы. Ананке. Её, вообрази, опасались даже Боги. Она была НАД всеми, крутила своё веретено и порой одёргивала Богов. Так вот иногда случается, что Судьба делает шаг назад. Тебе выпало жить. Однако Линды больше не будет. Будет другая. И тебе придётся с этим свыкнуться. Это не так трудно. Но какая-то часть твоя останется здесь. В этом вот номере. Она и останется Линдой. Когда-нибудь вы соединитесь вновь. Кстати, ты обратила внимание, что в мотеле совсем нет зеркал? Сейчас поймёшь, почему. Хочешь? Глянь, если не побоишься.

Сказав это, она выпростала из складок одежды овальное зеркальце в деревянной оправе в форме дубового листа...