Осень. Птицы улетели,

Только бойкие синицы

Бьются в окна, как в бойницы

От выкуренных сигарет першило в горле, Фёдор отхлебнул из стакана сладкого чая и вновь приник к монитору. В голове титрами поплыли слова: свистели, недели, капели. Можно так.

Укрываясь от метели.

Не годится. Как они укроются, если окна закрыты?

Что они спросить хотели?

Так лучше, но что они спросить могут? Закурить?

Фёдор откинулся на спинку стула и помассировал виски. Чёртовы стихи.

Писать он начал ещё в школе. Его весёлые куплеты нравились одноклассникам и, особенно, одноклассницам, и это окрыляло. Едва исписав тоненькую тетрадь в клеточку, он явился в районную многотиражку. Фёдор представлял свои произведения отпечатанные чётким шрифтом, пахнущие типографской краской и у него кружилась голова. Редактор, пожилой усатый мужчина, внимательно полистал тетрадь, пометил в ней что-то карандашом и отложил в сторону.

- Недурно. Пожалуй мы возьмём два-три стихотворения. Только это, молодой человек, аванс. Берёзки и соловьи хорошо, но нам нужен человек, человек труда. Этакий герой-тракторист или комбайнёр с комсомольским задором. Искусство должно помогать людям и жить, и строить, как в песне.

После разговора с редактором Фёдор стихи забросил. Армия, семья, дети. Долгие годы он не вспоминал о юношеском увлечении. Но вот дети выросли, жена сбежала ещё раньше, забот поубавилось, и Фёдор, неожиданно для себя, взял в руки перо. Как несправедливо устроен мир. Все пользуются одними словами, но у одних они сплетаются в тонкий узор, звучат музыкой, а у него гремят пустыми консервными банками. И рифмы нормальные, и ритм есть, а стихов нет. Чёрт-те что.

Он взял с принтера заветную папку. Весна-красна, осень-просинь. Э-хе-хе. Одно слово - убожество. В издательстве только посмеются, а Фёдор хотел книгу. Тоненькую, никому не нужную брошюрку с его именем. Хотел страстно, до боли в груди. Ни славы, ни признания - просто книгу.

Часы пробили полночь. Поэзия поэзией, а завтра на работу. Уже в постели вспомнил, что не запер входную дверь. В потёмках наткнулся на стул. Чёрт,- выругался Фёдор, потирая ушибленное колено.

Ночью ему приснился чёрт. Он сидел на опрокинутом стуле и весело поглядывал на Фёдора. Пахло дымом и комната освещалась неровным светом, как от далёкого костра.

- Зачем явился,- спросил Фёдор грубо.

- Сам звал, а не замечаешь. Я даже стул на дороге поставил, а ты мимо прошёл.

-Нужен ты мне. Провались, откуда пришёл.

- Дерзишь. А я ведь помочь могу.

-Чем?

-Книгу издать.

- В аду типография открылась?

-Их и на земле полно. А издатели почти все - наши люди.

-Взамен душу потребуешь?

-Она и так наша. Вспомни, почему жена ушла, дети редко наведываются.

-Замолю.

-Безответственное заявление. Ты же не знаешь, сколько тебе осталось. А ты к тому и людей убивал.

-Я присягу давал.

-Ты клялся Родину защищать. Твоя Родина в Кабуле?

-Ладно. Что там ещё.

-Вот контрактик подмахни. Чистая формальность. Для подстраховки. Христос сентиментальничает, прощает грешников гужом.

-Мне вены резать?

-Мы не вурдалаки, нам капельки хватит. Вот булавочка.

Чёрт подал Фёдору золотую английскую булавку.

Утром он проснулся с тяжёлой головой. Приснится же такое. Какие сюжеты пропадают. Потрогал рукой подбородок. Надо побриться, на службе начальник коситься будет. Под краном умылся горячей водой, взял пену и бритву, повернулся к зеркалу. Под ложечкой неприятно заныло. Фёдор коснулся пальцами стекла. Холодок пробежал по руке и прокрался внутрь. Сердце захолонуло. В зеркале Фёдор не отражался.